Нас рано хоронить - стр. 9
Жене казалось, что прошло каких-то полчаса, когда зазвонил телефон. Сквозь сон она автоматически сбрасывала звонки, но они не прекращались. С трудом разлепив веки, посмотрела на экран. «МАМА». Только этого не хватало.
– Алло, – голос как будто чужой, охрипший и противный.
– Живая, зараза такая! Слава Богу! Я тебе весь день звоню! Ты почему трубку не берешь?
– Да я еще сплю, мам!
– Ты время видела? Спит она! Три часа дня! Это чем же надо было ночью заниматься? И вообще, ты почему не на работе?
«Началось», – обреченно подумала Женя и окончательно пришла в сознание. Предстоит очередная ссора, которой, впрочем, все равно не избежать, как ни старайся.
– Я уволилась, – она закусила одеяло, приготовившись к удару. Вдох-выдох.
– Как это уволилась? Ты в своем уме?! Или тебя вышвырнули? Что ты опять натворила? – мама, как и ожидалось, была в бешенстве.
– Да почему сразу натворила? У меня были веские причины для такого решения!
– И какие интересно?
– Я не хочу это обсуждать.
– Что значит «не хочу»? Я тебе не тетка с улицы! Я требую объяснений.
– Я взрослый человек, и не обязана ничего объяснять, пока сама этого не пожелаю.
– Ты как с матерью разговариваешь, сопля?
– Мама, мне двадцать девять лет, какая я сопля?! – Женя уже была близка к истерике. Слезы против воли хлынули сплошным потоком.
– Я знаю, сколько тебе лет, я тебя родила, поэтому закрой свой рот и слушай! Взрослые люди так себя не ведут, они несут ответственность за свою жизнь и за свои поступки, но тебе это слово не знакомо, ты вся в отца! Что тот был алкоголик, что ты такая же, яблочко от яблони. Я все думала – пройдет, обойдется, но нет, ты упорно лезешь в ту же степь, так вот знай, я к тебе больше по больницам бегать не буду, вытаскивать тебя из говна отныне тоже не собираюсь. Раз ты такая самостоятельная, делай что хочешь!
Связь оборвалась. Женя сползла на пол. Она кричала, захлебываясь и давясь рыданиями, раздирала ногтями кожу на шее, сжимала голову в тиски изо всех сил.
– Ненавижу! Как же я тебя ненавижу, мама!!! И тебя, и себя, и своего мифического отца, которого совсем не помню. За что мне все это? Зачем мне такая жизнь? Лучше бы я никогда не рождалась!
Кот прибежал в испуге и с громким мяуканьем попытался запрыгнуть на руки.
– Феденька, ты то меня хоть любишь? Ну, скажи? – Женя прижала его к груди. Гладила, ласкала, заглядывая в глаза, – Никому я кроме тебя не нужна. Совсем никому. Может покончить с этим раз и навсегда? Но ты ведь тогда пропадешь. Это подло с моей стороны, ты ни в чем не виноват. Прости, что напугала, я больше не буду, давай успокоимся.
Кот урчал, удобно устроившись на хозяйских ногах. Женя почти перестала плакать, только лишь изредка всхлипывала, вытирая локтем нос.
– Надо жить, Федь, хотя бы попытаться. Никто нам с тобой не поможет, кроме нас самих. Давай попробуем начать сначала. По-другому. Правильно. Пойдем на кухню, мне нужен кофе.
При слове «кухня» толстый шерстяной комок на ножках стремглав помчался вперед, в предвкушении позднего завтрака.
А в это время на другом конце города плакала Ирина Александровна Калашникова. Она не могла поверить, что все это происходит наяву. С ней, с ее ребенком. Она столько вложила в дочь, всю себя отдала, работала от рассвета до позднего вечера, чтобы обеспечить ей нормальное детство. Читала книжки, несмотря на то, что падала с ног от усталости, водила гулять в парк по воскресеньям, вязала нарядные кофточки по схемам из журнала «Бурда». Часто они засыпали, обнявшись, после долгих разговоров о том, какую красивую куклу видели в магазине, смотрели зимними вечерами, как кружатся снежинки за окном, а дома было тепло и пахло пирожками с капустой. В какой момент все изменилось? Она силилась понять, вспомнить, но безуспешно. Было страшно, и от этого страха она начинала злиться. На себя, что упустила, не сберегла, на бывшего мужа, на гены и на судьбу. И сегодня она сдалась окончательно, опустила руки. Невозможно спасти человека, который не хочет жить, даже если это твой собственный ребенок.