Народ на войне - стр. 28
Выровняет нам немец дорожки, не будет нам ни рвов, ни буераков. Грязь так и ту вымоет. Только что народу до того времени сгинет, и какой такой человек по тем путям ходить станет – не придумаю…
Друг мой, читал я столько, что теперь я тебя во сто раз умнее… И стыдно мне перед эдаким невеждой зазнаваться. А душа у меня такая, что сама себе чести просит…
Ну тоже головой избы не построить, тут будто и руки умны.
Меня обидеть легко, язык у меня немой. Разве что кулаком говорить дозволят.
Не тоскуй, парень, нечего томиться, сколько твоей судьбы уйдет – самые пустяки… Молод больно. Весь мир война рушит, так одна-то душенька, ровно горошинка в мешке, не ворохнувшись до места доедет. Только жизнь сбереги…
В части ты – дуб ветвистый, не каждая буря свалит. А один-то солдатик словно лист на ветру: куда ветер хочет, туда и гонит.
Сколько мне еще жить – не знаю, а ровно мне сто лет теперь. И не то что слабый али беззубый – нет. А только умней стал и по-пустому не ржу. Хуже стало, как война уму-разуму научила…
Душу я на войне свою понял. Я человек хороший и до людей добрый. Здесь мне делить нечего. Своего ничего нет, все казенное… Душа и та чужая… Так всем одолжить готов и душою…
Выдумки, говорю, выдумки вражьи. Душа да душа… А душа в теле хороша. А хорошо тело – повсегда при деле… Значит, работай, округ себя смотри и об земном пекись. А то душа да душа, а сами ровно свиньи…
Это ты верно: что до шкуры, так тут душа ни при чем. У меня вон шкура-то часами без души гуляет, как в атаку идти. Оттого я и храбрый такой.
Сказывают так: жил человек суровый и строгой жизни и себя и округ себя все по закону соблюдал. И дожил тот человек до смерти и попал на тот свет. А там его и спрашивают: «Что, мол, ты, батюшка, на земле делал?» – «А я, – говорит, – закон соблюдал». – «А как же ты его, дядя, соблюдал-то?» – «А я, – говорит, – не крал, не жрал, под себя не с…, с бабами не спал». А ему и говорят: «Плохо, мол, старче: из „не“ никакого дела не выкроить; а за то, что ты все „не“ да „не“, – так и сиди, брат, на дне»… Да в пекло на дно на самое и усадили. Вот те и законник.
Загудел жук: «Такого, мол, я шуму напустил, все, верно, попряталось со страху, покружусь-ка я на просторе». А под тот шум и птица за жуком на охоту. А ты шумом не пужай, приглядки меньше, проживешь, брат, дольше.
Задрал волк у меня ягня и стрекача с им. Собаки в голос за кровью. Сшибли они волка, отняли ягня и сожрали. А мне не все едино: злое али худое мое добро стравило?.. Вот так и Бог да черт. Нам до них что, абы жить ладно.
Дал заяц стрекача, а навстречу волк: «Эх ты, – говорит, – дерьмо ты полевое, под ногой трава горит со стыда, что ты, заяц, робкий таков. А я, волк, – герой»… И схряскал зайца. Кто кого съел, тот и смел, хорошего-то тоже мало.
Забежал козлик в лес, и все с им как следует. Сейчас это ему волк навстречу. И стал козлика есть. А козлик тот не всякий был, больно умен, сейчас это он волку в брюхе рога расправил, из брюха выскочил да и стрекача, аж земля с-под ноженек горяча. А волк сел брюхо чинить и думает – ну и народ пошел, ну и порядки. Заглотал я его как путного, а он, окромя убытку, ничего хорошего…