Напролом - стр. 18
– Сейчас-то пришла в себя? Общаешься? К ним едешь?
– Именно, общаемся. Поначалу они старались со мной снова сблизиться, найти общий язык, но я – нет. Не могла с ними. Еду к сестре. Её тоже долго не могла простить: она ж знала и молчала. Представляешь? Но когда мужа её посадили, я приехала, вроде и забыли всё. А с родителями так холодок и остался. Не могу принять их вранья тогдашнего. Сейчас только по делу созваниваемся.
– Денег просишь?
– Это нет, вообще не прошу, и никакой помощи от них мне не надо. Ещё чего. Сама справлюсь. Сестра тоже музыкант. Преподаёт игру на виолончели в консерватории. Вот, везу виолончель. Инструмент очень дорогой, Софья обещала помочь продать.
– Деньги нужны? – спросил Игорь, всё больше и больше поражаясь её рассуждениям – и детским, и взрослым одновременно.
– Кому они не нужны? А? – отвечала она, продолжая свою исповедь. – И ещё мне надо распрощаться с Лючией – так зовут мою виолончель. Только ты забегаешь вперёд своими вопросами. Имей терпение, вообще.
– Ладно. Так. А с родителями, значит, фактически врозь?
– С ними? По ходу да. Столько лет притворялись. Ведь меня учили, что надо не лгать. Ещё говорили: делиться нужно своими радостями и бедами. А сами? Предатели, мне врали и Софью принуждали.
– Понял. Про деньги ясно. Неужели не тянет с ними обняться? Кремень. Я б со своими сейчас поговорил бы. К мамочке прижаться… Только нет её в живых. Вот ведь какая штука. Не любишь их? Из-за этого взять и уйти? Может, ещё что-то есть? Ты ж вроде не глупая и не злая.
– Честно? Хочется и к маме, и к папе. Но теперь уже как-то… Вот приду я, просто так, без дела. А они мне – ну что? осознала? И вроде бы как они опять правы, в детстве так всегда и бывало. Они больше не инициируют, – видно, и без меня им хорошо. А я сама себе хозяйка. Нормально зарабатываю. Не прощу их. Никогда не прощу. Лицемеры.
– Стой. Хорошо зарабатываешь, успешная, с дорогой виолончелью, одета как принцесса из мюзикла. Не думала, что им, может, помощь нужна? Они, конечно, не правы, слов нет, надо было раньше рассказать, но все имеют право на ошибку, кроме сапёров и прочих экстремальных профессий, потому что цена ошибки – жизнь. Твоей же жизни ничто не угрожало. Более того, я уверен, что они и собирались рассказать. Только всё никак не могли найти подходящего момента.
– Во. Они тоже так говорили. Да только хотели бы – рассказали. Фу, противно. И у них же Софьюшка есть. У них же заговор против меня.
– Ясно. Проблема у тебя. И это то, из-за чего ты и под фею косишь, только какая-то смесь получилась, фея-вамп. Не находишь?
– Мне фиолетово, что там выходит. А если у меня личная трагедия? Не пойму только, как тебе удалось меня разговорить? Уж хотела с моста прыгнуть.
– Когда хотят спрыгнуть с моста, так не одеваются. Хорошо, допустим. С какого?
– С самого высокого.
– Если бы собиралась, то и спрыгнула бы – зачем перед этим лететь в самолёте, имея самолётофобию? Ты же хочешь, чтобы родители потом плакали, волосы на себе рвали. Поэтому и ушла тогда, и едешь сейчас именно туда, где они. Ты, дорогая моя, маленькая капризная девочка. Надо же. Получается, сестре тридцать четыре. Муж, ты сказала, в тюрьме. Из-за чего? И дети есть?
– Авария, и он виноват. В той машине семья ехала. Все погибли. Он тоже сильно пострадал. После продолжительного лечения его осудили надолго. Сын у них, Сашка, восемь лет, вот бы с кем я не расставалась. Мы с ним перезваниваемся и переписываемся. А помнишь уговор? Давай, твоя очередь.