Нам не дано предугадать - стр. 5
Мама́ почти всегда говорила с нами по-французски. Прожив долгое время в чужих краях, я легче говорила на этом языке, чем на своем родном. Уроки французского брала постоянно всюду, где мы жили, с русским было труднее. Когда мой отец жил с нами за границей, то он занимался со мной, давал мне также уроки арифметики. Эти последние были для меня пыткой. Мой отец, при всей своей доброте, был страшно горяч и вспыльчив. Шла я с трепетом на урок его, крестясь. Я никаких способностей к математике не выказывала и ненавидела ее всей душой, а тут еще эта пытка – отвечать невпопад отцу, зная, что он и приколотит при случае, что и бывало. Заливаясь слезами, уходила после его урока. Папа́ нас всех не только любил, но и баловал даже больше мамы. У него была одна особенность – никогда никого из нас не называть по имени, а «ангельчик» или «мой ангел», на «вы». И когда спросишь его, которую из нас он зовет, он указывал пальцем! Отца мы очень любили, но совсем по-разному от мама́. Мы сознавали, что он не так близок к нам, и не были с ним так дружно-откровенны, как с матерью. Он был благороден, добр, отзывчив. Одно нас смущало: что он никогда не ходил в церковь в последние годы своей жизни, но мама́ говорила, что она слышала, как он часто и горячо молился в своей комнате. Мама́ он прямо боготворил, постоянно беспокоился о ее здоровье. Какие чудные писал он ей письма за границу, какая в них светилась любовь! Большинство писем по-французски. Помню, в 1861 году, как он прочел Манифест об освобождении, нашим дворовым людям, собрав их всех в зале, сказал, что они все свободны, и как ни один из них не хотел уйти, как они плакали, говоря о его и мама́ доброте!
Моя мать постоянно хворала, и для нее мы каждое лето продолжали ездить на воды в Германию, то в Соден, то в Киссинген, Брюкенау, Эмс, Карлсбад и пр. Везде на водах та же жизнь. Раннее вставание, питье воды под звуки вальса или марша, прогулка по аллеям парка, затем вкусный кофе, отдых, безделье. Ванна, завтрак, туалеты к обеду и ранний сон. Когда мне минуло 8 или 9 лет, не помню, повезли меня в Висбаден, где мы потом жили довольно долго. В Висбадене русская церковь, и мы часто постом туда ходили, я узнала, что теперь буду говеть и исповедоваться у священника Янышева.
Это меня смутило и очень волновало. Как сейчас, помню эту первую исповедь, то чувство страха, а когда она кончилась, то радостное настроение, которое продолжалось целый день после Причастия.
Я очень полюбила отца Янышева, видела в нем чуть ли не святого. После он мне давал уроки Закона Божьего, и я с девушкой ездила к нему, так как мы жили где-то недалеко на водах, но не помню где. К несчастью, мои уроки не могли долго продолжаться, мы уехали на зиму в Верне, там меня вместе с русскими уроками Закону Божьему учила г-жа Далматова. Я к ней ходила пешком каждое утро.
В Висбадене мы были опять летом, и там заболела очень сильно воспалением легких моя младшая сестра Катя, ей было 6 недель, а мне уже 12 лет. Я не по годам была высока ростом, и тут, в гостинице Висбадена, мне сделали первое предложение, от которого мы долго хохотали. Какой-то молодой человек, бразилец, начал меня преследовать во время прогулки, старался встречать в коридоре и т. д. и в одно прекрасное утро написал мне письмо, которое горничная передала мама́, а не мне! В этом письме он предлагал мне руку и сердце, увезти в Бразилию, где у него большое состояние в фабрике панамских шляп. Долго дразнили меня этим женихом.