Надежда - стр. 172
СЫНОК
Иду к Пете. Справа от дороги растут молодые сосны, слева – березки. Порыв ветра прошуршал в их ветвях и улетел. А запах молодых листочков и почек, что разбухли, как жуки, остался. Я не тороплюсь. Люблю пригород – он напоминает мне деревню. Подхожу к колодцу, а там очередь. Женщины, набрав воды, не торопятся уходить. Почему? Интересно… Прислушалась. Одна, приложив руки к губам, проговорила:
– Приходите вечером. Сала не обещаю, а картошки с пахтой вдоволь будет. Помянем моих сыночков.
Потом, оглянувшись на меня, шепотом добавила:
– С заупокойной некому съездить. Плохо без церкви-то.
Другая женщина задумчиво предложила:
– Бабоньки, может, в Москву отписать, попросить, чтобы девятое мая праздничным днем сделали? Ведь день великий и память великая. А?
– Услышат ли? До Москвы далеко. Если только в сельсовете посоветоваться? – засомневалась третья.
Пришла к Пете, но застала только бабушку Дуню.
– Скажите, пожалуйста, что такое девятое мая? – спросила я с порога.
Бабуся, бойко управлявшаяся на кухне, сразу сникла. По лицу серой волной прошла тень. А после и слезу смахнула. «И чего я вечно суюсь со своими вопросами?» – занервничала я. Бабушка тронула мое плечо и сказала:
– Не переживай за меня, о сыне печалюсь, сколько буду жить, столько и буду о нем плакать. Все война проклятущая…
Она открыла сундук, достала аккуратный белый узелок и, не торопясь, развязала. Сама с минуту смотрела на фотографию, потом мне подала. Худенький, белобрысый паренек, с автоматом через плечо, который никак не вязался с его пухлыми губами и детским выражением лица. Медаль на груди не прибавляла ему ни мужественности, ни взрослости. Пока я разглядывала снимок, бабушка прижимала к груди медаль и горку писем-треугольников.
– Вот это прочти, – попросила она.
Я развернула треугольник – обыкновенный листок из школьной тетради.
«Дорогая мамочка! Шлю тебе привет из-под города Чары. Здесь состоялось мое первое крещение. За один этот бой я, наверное, больше повзрослел, чем за месяцы рытья окопов. Детство сразу ушло, когда стали погибать товарищи. А меня твои молитвы хранят. И твоя любовь. Получил медаль за храбрость. Можешь гордиться мной. Теперь я не только петь и на гармошке играть умею. Я – защитник Родины. Мама, немецкого гада мы обязательно победим!
Здоров. Твой сын Петр».
Я замолчала. Взглянула на седые волосы бабы Дуни, на скорбное, морщинистое лицо… И вдруг мне представилась ее горем израненная душа белой березой с черными зарубками на стволе…
– Всего полгода воевал сынок. Через месяц после того, как объявили Победу, пришло от него последнее письмо. Писал: «Ура! Победа! Скоро буду дома!» Не доехал… Пропал без вести…
Я прижалась к бабушкиной щеке. Наши горячие слезы текли по моим рукам.
Вечером, вспомнив письма-треугольники, спросила с моей дурацкой наивностью:
– Бабушка, почему у дяди Пети плохой почерк? Он был троечником?
Она ничего не ответила, лишь взглянула на меня далеким, печальным взглядом.
Я поняла: плохой почерк – это такая малость! Был сын. А теперь его нет.
А НАУТРО ВОРВАЛАСЬ ВОЙНА
– Бабушка Дуня, вы помните, как началась война? – спросила я.
– Все помню, дитятко. Жила я тогда под Курском. В тот день возилась на огороде. Вечерело. А солнце красное, и будто в малиновых облаках купается.
– Быть завтра ветру: вон, зарево какое пылает. Не люблю такой закат. – Это, соседка Наталья, так сказала.