Наблюдательный отряд - стр. 3
– Тут нам Крот и пригодится.
– Да. Возьмите папку, Зайдель, подумайте, что из всего этого можно извлечь и что к этому можно добавить. Прикажите русским переводчикам посмотреть газетные подшивки за два года, может, имя вынырнет. И переправьте сведения в Ригу. Надо же, аэроплан – и вдруг «Дельфин»…
Глава первая
Трудно говорить о важных делах под детский радостный визг. И это бы полбеды, если собеседник приятный. Но Лабрюйер не считал Енисеева таким уж приятным собеседником. Он все время ждал подвоха. Не умел прощать Лабрюйер насмешек и вранья – а Енисеев и посмешище из него делал, и врал неоднократно.
Детей привели в фотографическое заведение по случаю Рождества, чтобы сделать семейные карточки: маменька сидит в кресле с вычурной спинкой, папенька стоит рядом, а детишки, числом шесть, приникли к ним справа и слева, старший мальчик вообще сидит на полу, младшая девочка у маменьки на руках. Сбоку, разумеется, нарядная елка со свечками, яблоками, шарами и пряниками. Выстроить всю эту компанию и добиться от возбужденных крошек неподвижности – задача сродни Геркулесовым подвигам. С ней и пытался сейчас справиться Хорь.
Енисеев слушал детские голоса и усмехался в усы.
– Это задачка, решить которую можешь только ты, брат Аякс, – сказал он.
Лабрюйер нехорошо на него посмотрел. Не следовало Енисееву называть его Аяксом, лучше бы ему забыть, как они колобродили на штранде, а газетчики называли их «два Аякса». Аякс Локридский и Аякс Саламинский, комические персонажи оперетты «Прекрасная Елена», в которой оба чуть ли не все лето подвизались.
– Да, да. Ты – здешний. Ты понимаешь то, чего все мы не понимаем, – продолжал Енисеев. – Ты знаешь всех…
– Не всех, – буркнул Лабрюйер.
– Нужно раскопать историю двадцатилетней давности. А может, и не двадцатилетней. Один господин, которого все считают благопристойным и порядочным членом общества, натворил что-то такое, чем его можно шантажировать. И, в общем, уже шантажируют… Выходит, есть свидетельства его безобразий – письменные и, хм… человекообразные. Иначе шантаж, сам понимаешь, не имеет смысла. Сам он ни за что не признается. Значит, нужно понять, что это такое.
Разговор этот шел в лаборатории «Рижской фотографии господина Лабрюйера».
Фотографическое заведение решено было сохранить – как одну из баз наблюдательного отряда, дислоцированного в Риге. Хотя Эвиденцбюро знает, что хозяин связан с российской контрразведкой, но беда невелика – и пусть себе знает. По крайней мере, сразу будет видно, если кто-то подозрительный начнет крутиться около…
– Так оно даже спокойнее, – сказал Енисеев, когда столичное начальство приняло такое решение. – Будут следить за фотографией и проворонят то, чего им и на ум не брело.
– Значит, и за мной будут следить.
– Естественно. Куда ж ты денешься! Но ты умнее, чем кажешься… То есть кажешься австриякам и, возможно, итальянцам!.. Да, на сей раз мы и с итальянцами имеем дело.
– Допустим, нужно собрать сведения о господине Н. и его на вид безупречной репутации, зная, что в прошлом были какие-то проказы, – продолжал Енисеев. – Дурак начнет с кухарки и горничной. Умный человек начнет с архивов рижской полиции… Не было ли какой сомнительной истории, в которой вроде как и нашли виновника, но осталось ощущение, будто не того?