На вашем месте. Веселящий газ. Летняя блажь - стр. 27
Полли странно посмотрела в сторону.
– Не стоит мне никуда ездить, – тихо сказала она.
– Почему?
– Не знаю…
– Нет, Полли, почему?
Она взглянула ему в глаза, но губы ее дрожали.
– Что ж, слушайте. Когда я была маленькой, меня посылали летом на две недели к бабушке, в Коннектикут. Там был истинный рай. Но однажды я отказалась ехать. Понимаете, мне это слишком нравилось. Я знала, как будет плохо, когда все кончится.
Она снова отвела взгляд. Тони охнул и взял ее за руку.
– Полли, – сказал он. – Вы что, правда? О, господи!
Он выпустил ее руку. Скрипнула дверь, и воздух Мотт-стрит коснулся его затылка, предупреждая о том, что они уже не одни. Тони сердито обернулся. Сперва он подумал, что это Д. К. Мич, но оказалось, что это Слингсби.
Дворецкий был исключительно хорош в сюртуке и котелке, в которых посещал столицу. Он негромко пыхтел, поскольку прекрасная погода соблазнила его пройтись пешком от Арлингтон-стрит.
– Привет! – сказал Тони.
– Добрый день, милорд, – сказал Слингсби, глядя на него с той почтительной нежностью, с какой пастух глядит на потерянную овцу, которую особенно любил. Решение сэра Герберта пожить немного в Лондоне он искренне одобрил. После отъезда Тони ему пришлось много вынести, и он хотел излить душу своему сюзерену.
Увидев, что люди едят, он автоматически вошел в привычную роль – подошел к столу, молча взял бутылку и разлил вино, а потом встал у Тони за стулом.
– Ну-ну, дядя Тед! – сказал Тони. – Уж нам-то служить не надо.
– Я бы предпочел служить, милорд.
– Я не лорд. Я ваш племянник.
– Я бы предпочел рассматривать вас как лорда.
Полли разрешила проблему с женским тактом.
– Мы уже поели, – сказала она, – во всяком случае, я. А вы?
– Я тоже, – сказал Тони.
Полли встала и начала убирать со стола, причем очень умело – собрала сразу весь мусор, от помощи Тони отказалась, быстро уставила поднос.
– Вы это все не унесете.
– Унесу. Спасибо.
– Очень тяжело.
– Я сильнее, чем вы думаете.
Она ушла в женский зал. Тони встал и закурил сигарету.
– Рад, что зашли, – сказал он. – Я слышал, все сейчас в Лондоне. Как там дома?
Дворецкий мрачно нахмурился.
– Одно скажу, милорд, – отвечал он. – Упадок и крах.
– Упадок?
– И крах, милорд.
– То есть все плохо?
– Да, милорд.
– Что ж, ничего не поделаешь. – Тони снова сел к столу. – Понимаете, дядюшка…
Слингсби заморгал.
– Понимаете, дядюшка, надо смотреть правде в глаза. Мы оба знаем, что я – не лорд Дройтвич.
Слингсби никогда не прерывал хозяев, но тут не удержался.
– Я этого не знаю, милорд. Я смотрю на Сида и вижу, что он, извините, из простых. Настоящий аристократ, быть может, станет есть рыбной вилкой закуску, но вымазывать хлебом соус!..
– Да он научится, дайте срок.
– С удовольствием, милорд. Десять лет без обжалования.
Он продолжал бы, но дверь снова открылась, и вошла особа, при которой он этого делать не мог.
– Хо! – заметил он. – Явилась, а? Тебя-то мне и надо.
Мамаша Прайс молча крякнула. Она очень изменилась с тех пор, как бродила в слезах по замку. Слезы были и теперь, но не пьяные, а, скажем так, духовные. Лучше всего определят ее слова «черный шелк и сокрушение».
Полли, встретившая ее, увидела, что корпулентный Слингсби уподобился туче.
– Не сердитесь на нее, пожалуйста! – попросила она. – Ей плохо.
Мамаша Прайс издала звук, соответствующий «Слушайте, слушайте!» Слова Тони о спичке и погребе были провидческими. Можно сказать и по-другому: ей казалось, что она проткнула пальцем плотину.