На краю света - стр. 20

Наконец он находит пластинку и дрожащими руками укладывает ее на зеленый диск патефона.

глухо запевает патефон.

– Вот эта пластинка в самый раз, – говорит Вася Гуткин.

А корабль уже выбрался на самую середину реки, уже плещут в борта речные волны, и уходит назад холодильник, базар, черная кучка народа на набережной. Мальчишку-рыболова загораживает баржа. Прощай, мальчишка!

Не спеша, торжественно и невозвратно уходят назад дома, улицы, сады.

Вот и кончилась наша сухопутная жизнь. Началась жизнь на воде.

Нос корабля чуть дрожит. Мы идем по Двине средним ходом.

Справа вдоль берега стоят лесовозы: мы проплываем мимо лесоэкспортной гавани.

Уже вечер. На лесовозах спускают кормовые флаги – немецкие, английские, французские. В гавани горят электрические фонари, ползают автокары, грузовики.

Капитан поворачивает рукоятку машинного телеграфа.

– Полный вперед.

До позднего вечера, на ветру, на холоде, мы стоим маленькой кучкой у правого борта и смотрим на голые деревца, в густых холодных сумерках уходящие все назад и назад.

– Значит, поехали, Сергей, – тихо говорит мне Боря Линев.

– Поехали. Прощай, Большая земля…

За ночь что-то произошло и с кораблем, и с людьми. Только вчера из Архангельска вышел чин чином степенный ледокольный пароход «Таймыр». А сегодня с зарей по Белому морю, спотыкаясь, бредет какой-то пьяный вдребезги корабль, везет пьяных людей.

То повалится он на левый бок, то завалится на правый.

Мачты чертят в небе круги. Короткая толстая труба, будто малярной кистью, из стороны в сторону красит дымом низкое небо. Слева направо и справа налево летают над головой разорванные ветром облака, ныряет и взлетает, как на качелях, горизонт.

Корабль то задерет нос – вот-вот опрокинется на спину, – и тогда кипящее море заливает корму. То уткнется в море носом, и тяжелая желтая вода ударяет по баку, шипя и пенясь, разливается по палубе. Рушится море на нос корабля и сметает с палубы все, что не привязано, не прибито, не привинчено.

Вода хлещет через высокие пороги дверей, с грохотом скатывается вниз по лестницам.

Свистит ветер в вантах и тросах, скрипят тали, блоки, мачты.

Точно вымер корабль. Присмирели, попрятались по каютам люди.

Зато ожили, заговорили, задвигались вещи.

Рвутся с петель и крючков тяжелые железные двери. Они скрежещут болтами, бросаются на людей, сбивают их с ног. Звенят, разговаривают в буфетной тарелки, стаканы, ложки. В кают-компании бегает по столу медная пепельница, хочет спрыгнуть, убежать под диван. С разбегу она перескакивает через бортик стола, грохается на пол.

Со шкафа летит книжка. Катается по полу чей-то сбежавший граненый карандаш, со скрипом крутятся привинченные к полу кресла.

А в камбузе совсем уже какая-то карусель. Повар, чертыхаясь и свирепея, мечется по камбузу красный, в съехавшем набок белом колпаке. Повар воюет с супом, с котлетами.

В суповой кастрюле клокочет буря. Суп норовит ошпарить повара, выплеснуться ему в лицо, обварить ноги. Повар подхватывает на воздух кастрюлю, и тогда из круглой дыры в плите вырывается дымный рыжий огонь. А в это время съезжает с плиты сковородка, и на пол летят котлеты. Чайник сам поливает плиту из дудочки, и весь камбуз заволакивает пар и дым.