На грани (сборник) - стр. 2
Однажды пропустив урок, Санька попался на глаза директору школы. На следующий день тот вызвал мать и пригласил учителя в кабинет, пытаясь разобраться, почему один из лучших учеников в классе сбегает только с уроков пения. Расстроенная мама при всех отвесила сыну звонкую оплеуху. Учитель грустно посмотрел на неё и, поправив круглые старомодные очки, сказал:
– Воспитание – это наука, воспитание таланта – наука вдвойне. Мир звуков, в котором живёт мальчик, богат и разнообразен, а наш мир кажется ему монотонным, скучным и невыразительным. Свыше ребёнку больше дано, чем может дать простой учитель пения. Не надо ругать за пропуски уроков, лучше купите музыкальный инструмент и возите в школу.
Мать тогда с недоумением посмотрела на учителя, ничего не понимая из того, что он сказал, раздражённо махнула рукой – делайте, что хотите, только не отвлекайте меня по пустякам, и ушла. А Санька, получив негласное разрешение, на уроки пения совсем перестал ходить. Он или мчался в библиотеку, чтобы взять очередную книгу о великих музыкантах, или просто бродил по улицам, открывая для себя всё новые и новые звуки.
Старухи-соседки, сидя на лавочках и наблюдая за мальчишкой, перешёптывались:
– Что же это деется-то, господи? Не повезло Шевчукам. Ох, не повезло! Одно дитё народили, и то скаженное – всё бегает и бегает, руками, словно крыльями, машет, да кричит, как ненормальный. Больной, видать, парнишка-то народился. Наказал боженька не того кого надо! Матерь бы наказать за жадность непомерную, а не дитятку.
Санька, слыша эти разговоры, оглядывался на старушек с недоумением: ни скаженным, ни блаженными, ни тем более больным, он себя не чувствовал.
Отец, глядя на сына, который внезапно замирал и прислушивался, только головой качал:
«Ему бы в войнушку играть, да по деревьям лазить, а он всё один бродит. Плохо, что друзей у парня нет. С другой стороны способности к музыке. Радоваться надо, да развивать, а не блаженным по деревне слыть».
Он с любовью смотрел на босоногого мальчишку с торчащими во все стороны рыжими волосами и чуть приплюснутым веснушчатым носом. Вид у него был бы озорной, если бы не огромные с лёгкой косинкой зеленовато-карие глаза. Их пронзительный, даже слегка колючий и совсем не детский взгляд, словно рентгеновский луч, проникал сквозь собеседника, заставляя ёжиться от смутного беспокойства. Но мальчишка был робким и застенчивым, и оттого казалось, что живут в нём два человека: смешливый парнишка и умудрённый жизненным опытом мужчина.
«Весь в батю покойного уродился: и внешностью, и талантом. Тот был первым гармонистом в округе. Парню в городе надо учиться, но как жену убедить?» – вздыхал отец, но за деревенскими хлопотами разговор всё откладывал.
Однажды раздобыл где-то старую губную гармошку, подал сыну и сказал:
– Вот, Санька, учись пока на этой штуковине! Хватит впустую соловьём заливаться. Если будет получаться, мамку уговорим и повезём тебя в город – учиться на флейте!
– На флей-те? – изумлённо вытаращил глаза мальчишка, – а какая она? На что похожа?
– Флейта, сынок, похожа на свирель пастушка, и звучит она чудно: то словно лёгкий и тёплый ветерок дует, то звонкий ручей журчит – переливается.
В армии к нам военный оркестр приезжал, был в нём флейтист, такой же рыжик, как ты. Играл – дух захватывало! Я после концерта подошёл к нему, уж больно хотелось посмотреть на волшебный инструмент. Паренёк показал, конечно, даже дал подержать, а потом сказал, что слово флейта так и переводится – дыхание – ды-ха-ни-е-е… – вот так она звучит. А ты учись, учись, – провёл он шершавой ладонью по голове сына, пытаясь пригладить непослушные вихры. Потом вздохнул и шаркающей походкой направился в свинарник, по дороге вспоминая свою молодость.