На этом свете (сборник) - стр. 31

И пошел.

– Стой, Борман!

– Чего еще?

– А где «Олимпийский»?

– Метро «Проспект Мира», а там спросите. Но по мне – езжайте лучше обратно домой.

Теперь я знаю, для чего Борман возник в нашей жизни. Не для того, чтобы научить уму-разуму, и уж конечно не для того, чтобы отмазать от скинхедов. Чтобы произнести уничтожающее и верное: цыплята.

Впереди был целый день, мы остались одни, мы были так свободны, как только могут быть два молодых и нищих парня в огромном чужом городе.

– Куда теперь? – спросил я.

– На Арбат. Это мечта всей жизни – побывать у стены Цоя, – ответил Юрка.

– А где он, этот Арбат?

– Не знаю, где-то в центре. Давай хоть карту метро посмотрим.

Мы решили, что станция «Арбатская» – это то, что нам надо, и что стена Цоя должна быть если не на выходе из метро, то где-то очень рядом. И поднимаясь вверх по эскалатору, мы почти физически чувствовали, как стучат в унисон наши сердца и пульсирует жилка на виске, требуя перемен.

Москва предстала перед нами мокрой потоптанной курицей, но только и мы были не петухами, а испуганными цыплятами. Я до сих пор сбиваюсь со счета, подсчитывая все случаи нашего везения. Вокруг красного, похожего на Мавзолей здания метрополитеновской станции разложили свой товар торговцы всех мастей. Продавалось все: от зажигалок и дешевых ножей-выкидух до косметики, книг, ершиков для унитаза. Это была огромная барахолка, мы с интересом ходили по рядам, приценивались из любопытства. А торговцы плотно обложили станцию в два кольца и стойко держали оборону. Было холодно и промозгло, слякоть проникла в ботинки и душу, и я отчетливо понял, что не согреюсь, пока не вернусь домой.

– Девушка, а в какой стороне Арбат? – спросил Юрка пролетающую на огромной скорости девицу.

– Вон там, по Знаменке идите, – ответила она с едва уловимой интонацией превосходства.

– А стена Цоя далеко?

– Так вам старый Арбат нужен. Это через дорогу. Далеко. Вам на «Смоленской» надо было выйти.

– Ничего, мы прогуляемся. Спасибо вам, девушка.

Красотка улыбнулась, и нам обоим стало теплее от этой улыбки. Мол, ничего страшного нет в этой Москве, все нормально, ребята, не слушайте Бормана.

Мы неспешно шли по летящему навстречу городу, и наша неторопливость, отсутствие планов, дел, встреч и перспектив раздражали Москву. Она выталкивала нас, мгновенно определяя чужеродность в своем огромном чреве. Так организм борется с микробами. Потому-то мы все время натыкались на прохожих, ловили спинами раздражительные взгляды и матерок сквозь зубы. Но мы были счастливы, дышали едкой Москвой и никак не могли надышаться. В карманах было по две пачки сигарет на брата, в рюкзаке оставались бутерброды и полбутылки водки. Что еще нужно двум цыплятам, для которых не существует завтрашнего дня?

До стены Цоя мы не дошли. Свернули на старый Арбат, и тут город нас отпустил или просто потерял из вида. Тесная улица пестрела шапками-ушанками, матрешками, солдатским х/б, генеральскими лампасами, значками, медалями… И вместе с тем в ней угадывалась степенность и не искоренимое торгашами чувство собственного достоинства. Мы даже остановились с Юркой, переглянулись. А потом увидели Гудвина.

Он стоял посередине улицы, вертел головой с игрушечной улыбкой на губах. Высокий, плотно сбитый, одно слово – ладный. Густые черные волосы спадают на плечи. Кожаный коричневый плащ, выцветший и затертый, тяжелые ботинки-гады. Под глазом алел свежий фингал. Этот парень мог быть откуда угодно, но мы сразу узнали в нем питерского хиппаря. Как узнали? Я понятия не имею. Так на заграничных курортах русские узнают друг друга; устойчивый маркер «свой – чужой» срабатывает безошибочно.