На другом берегу утра. Бестиарий Святого Фомы - стр. 6
Поэтому он стряхивал их, как назойливую мушку, щекочущую кожу, с руки – лучше уж думать про «Исусика», про то, что они думают «ничего себе, вот так шрам – гадость какая», «интересно, чего там у него?», чем про брата.
Большие кубы городских домов на утреннем солнце сначала утопли в сиреневом, заострив углы до невозможности, потом окрасились в охрянооранжевый, будто сливочная помадка, чтобы вкатиться в летний полдень выбеленными солнцем кубиками рафинада.
– А ещё жил однажды человек – ну пусть его звали Вилка, потому что волосы у него стояли как зубцы у вилки, – начал вдруг Исусик, наклонившись к пигалице. – И каждый раз, когда приближалась гроза, или надвигалась жара, или подкрадывались к городу тучи с отборным, с куриное яйцо, градом, – он засыпал.
Сначала ему казалось, что в глаза кто-то насыпал песку, потом тяжелели руки и ноги, спина наливалась сном, становясь будто панцирь старой черепахи, а потом мир скрывался за кулисами грузных век.
Однажды Вилка заснул прямо на лавочке около Метеорологического дома – просто упал на скамейку и уснул. А через час пришла гроза.
«Смотрите, – сказал Старший Метеоролог, – он может предсказывать сном грозу». «Слушайте, – сказал Средний Метеоролог, – давайте его возьмем к нам». «Точно, – подхватил Младший Метеоролог, – и у нас будут самые точные прогнозы». «Почему бы и нет», – пробормотал Вилка, проснувшись.
Его поселили в большой башне над городом: справа виднелись дремучие леса с вековыми дубами, слева – овсяные поля и черешневые сады, сзади убегала вдаль река, а спереди, если присмотреться, можно было на горизонте рассмотреть дымчатые горы.
Вилку кормили до отвала, когда хотелось, он гулял в задумчивости по саду, устроенному на крыше дома, а когда уставал, ложился на огромную удобную кровать.
Он говорил тихо, а пигалица слушала – не смеясь и не говоря ни слова. Она слушала, замерев, но он вдруг закончил так же неожиданно, как и начал – откинулся на спинку сиденья и замолчал.
По дороге между бесконечных лесов и полей, убегающих вдаль лиловыми полосками цветущего иван-чая, он думал про то, что вот так же едет всю жизнь. Куда-то там. Все думают, что его автобус вот-вот перевернётся на скользкой дороге – только не знают они, что его дорога, может быть, даже не такая скользкая, как у них самих. Им кажется, они всё знают о дорогах и могут заранее сказать, когда приедут в пункт назначения. А этого ведь не знает никто и его автобус может приехать целым и невредимым – а их перевернуться, проломив крышу, разметав всех внутри как тряпочных игрушечных человечков.
Им кажется, что мысль о хлипкости его автобуса, о скользкости его пути, делает его более уязвимым по сравнению с ними. А на самом-то деле ведь всё наоборот.
Ещё он думал – на стоянке, когда все бросились в лес, проталкиваясь сквозь заросли орешника к каменному общественному туалету – что вот было бы здорово убежать сейчас. Просто выйти из автобуса, сделать вид, что он тоже – туда – а потом просто идти и идти по лесу, выйти, может быть, на шоссе, и пройти до первой деревеньки, до первого маленького городка. Чтоб попробовать остаться одному – без сторожей, без нянек, без медсестёр – и посмотреть, чего же ты стоишь по-настоящему. Конечно же, фонарик надо будет взять с собой.