На доблесть и на славу - стр. 53
– Если бы рюмка! Я вообще не пью. Хоть одна голова должна быть трезвой. А вот они, Сюсюкин и Духопельников, намедни приперлись ко мне домой, пьяные-распьяные, отравили атмосферу комнат перегаром и отрыжкой, нанесли грязи, испачкали покрывало на кровати. И убеждали меня вступить в заговор против Походного атамана, поддержать их предательский план по развалу донского казачества. Нет, ставленники «краснюков»! Ваша затея не удастся!
– Ты, никак, рехнулся, Петя? – съязвил Сюсюкин, тряхнув остроконечной бородкой. – Угрожаешь нам, выше тебя по званию? За нарушение уставной дисциплины надлежит тебя перед строем выпороть и разжаловать до рядового.
– Меня? Вы… Выпороть? – Донсков побагровел, подступая и ястребом косясь на обидчика. – Мерзавец! Я вызываю тебя на дуэль!
– Сам ты – полоумный! Стихоплет!
Их растащили. Павел Тихонович проводил Донскова до ближайшего переулка и вернулся к представительству. Провожатым гостей назвался Духопельников. Шаганов шел рядом с профессором Миллером, который не скрывал взаимной заинтересованности, присматривался к лейтенанту, оказавшемуся к тому же потомственным казаком.
– Извините, профессор. У меня к вам вопрос, – обратился Павел Тихонович, поймав на себе доброжелательный взгляд из-за очков.
– Да, пожалуйста.
– Если бы возникла необходимость создания донского правительства, вы согласились бы его возглавить?
– Батюшки светы! Я не имею достаточного опыта. Правда, приходилось служить в Таганроге мировым судьей. Зигзаг судьбы! Занесло меня, будучи археологом, во второй университет, в Харьковский. Вышел со степенью кандидата юридических и экономических наук. Но вскоре понял, что это – не моя стезя. После Гражданской занялся всецело историей. Так что служба не по мне. А вот подсказать, проследить путь донского казачества…
– Я слышал, что ваш брат-ученый репрессирован?
– Да, Саша был арестован без всяких оснований. Канул бесследно….
– А мой брат погиб в начале декабря. Подстерегла партизанская сволочь!
– Искренне сочувствую, – приостановившись, с дружественной теплотой сказал профессор.
Окна ресторанного зала были наглухо задернуты бордовыми портьерами. Под потолком горела люстра, отражаясь в надраенном паркете. Столики сдвинули так, чтобы получилась русская буква «Г» (с намеком на фамилию вождя). Ярко белела накрахмаленная скатерть. Весь стол был уставлен тарелками: чернела паюсная икра, из горок квашеной капусты выглядывали черносливы и яблоки, багровели пласты вяленой сомятины и куски сельди, украшенной кольцами лука, а посередине, на длинном подносе, красовался в смуглой корочке запеченный осетр. Кувшины с янтарным вином соседствовали с приплюснутыми бутылками шнапса и самогона. Две официантки: глазастая черноволосая развратница, с вихляющей походкой, и молодая рослая блондиночка с вызывающе накрашенными губами, завершали сервировку стола.
– На стол равняйсь! Водку внести! – дурашливо скомандовал Духопельников и, сквозь хохот, добавил: – Шапки долой!
– Не кощунствуй, – остановил его Одноралов, стягивая свой светлый полушубок и бросая его на руки подбежавшего молодого казака. У других гостей одежду принимали также бойцы штабного взвода.
Загромыхали отодвигаемые стулья. Одноралов, держась хозяином, размещал участников застолья. Капитана Кубоша, профессора и Павла Тихоновича усадил рядом с собой. Поблизости устроились неразлучные Сюсюкин и Духопельников. Интендант Беляевсков сел напротив престарелого полковника Елкина, благообразного офицера еще царской школы, привлеченного к работе в представительстве. Далее разместились помощник бургомистра и еще несколько человек, незнакомых Павлу Тихоновичу.