На буксире - стр. 12
«На тебе были трусы в чьей-то вонючей сперме!» – яростно визжал он.
Она же, в начале ссоры говорившая, что он чокнутый безумец, в конце взбешенно дразнила его чем-то вроде:
«Да! Да! Он трахал меня всю ночь, как настоящий мужик, пока ты, придурок, спал!»
Удивительно, но каждая их ссора, в сущности, разыгрывалась по одному и тому же сценарию на основе именно того случая, реального или явившегося плодом фантазии моего папы. Что касается других подобных эпизодов, то они определенно были, и весьма часто.
Жили мы всегда, как я понял позднее, на съемных квартирах, которые то и дело менялись по не вполне понятным мне тогда причинам. Наверное, именно поэтому, а также ввиду специфики отношений моих родителей, то самое «чувство дома», часто присущее другим (по крайней мере по их словам), у меня отсутствовало напрочь. Помню, что маме всегда казалось, будто любые перемены в чем бы то ни было обязательно должны приводить к переменам в личной жизни, и несмотря на то, что, по сути, в личной жизни ничего никогда не менялось, у нее всегда было стремление к новой прическе или цвету волос, смене номера телефона, смене квартиры, в конце концов. Особенно это проявлялось после ссор, и было совершенно неудивительно видеть ее через пару дней уже блондинкой, говорящей: «Я перекрасилась, сменила номер телефона, и мы начинаем новую жизнь». Но, к сожалению, новая жизнь, судя по всему, не была осведомлена о том, что ей пора начинаться после изменения цвета волос, и через какое-то время все возвращалось на круги своя. Затем наступал очередной спад, кризис, новые связи, ссоры, затем короткая стрижка, которая в этот раз точно должна была изменить все, но это все так же упрямо не хотело меняться, как и в прошлые разы, и все повторялось снова и снова.
Думаю, именно с этим связана и наша частая смена квартир. Я помню постоянные возгласы матери о том, что она уже не может здесь жить, что это дурацкий двор, дурацкие соседи, нечищеные улицы зимой, лужи летом, грязь и собачье дерьмо весной, самый плохой район в городе, где одни наркоманы, что в центре невыносимо, и нужно куда-нибудь подальше, но это «подальше» скоро становилось паршивой окраиной, где пойти некуда и можно повеситься от скуки и так далее. Смена детских садов и школ для меня была явлением нормальным, вернее привычным, и если поначалу это доставляло, как это и должно быть в таких случаях, определенные, прежде всего моральные, неудобства, то в старших классах я относился к этому с полным безразличием. Мне было плевать на новых соседей, новых одноклассников, с которыми, разумеется, я не вполне ладил, новых учителей и вообще, пожалуй, на все. Я жил другими интересами, другими целями, в мире, в какой-то степени отгороженном от того, который меня окружал и только соприкасался с миром моим.
Справедливости ради следует сказать, что каждый человек, а тем более ребенок, живет в своей собственной реальности, но только теперь я понимаю: чем ближе человек к реальности действительной, вернее, чем лучше он умеет к ней приспосабливаться, а не отгораживаться и переносить свое существование в мир иллюзий, тем большего успеха он добивается в жизни. Я смог понять это гораздо позднее, когда уже ничего нельзя было изменить. Но даже случись это осознание в свое время, оно не принесло бы ничего, кроме раньше наступившего разочарования и ощущения собственной никчемности.