МЖ-2. Роман о чиновничьем беспределе - стр. 15

О, как бы я хотел иметь такую картонку с орлом! Чтобы вот так же, небрежным жестом вытащить ее из кармана и пихнуть всякому в рожу: «Нате, зырьте, усритесь от зависти! Я все могу! Я всесилен! Я бог!» Как часто в своих мечтах я воображал себя генералом МВД или ФСБ, подтянутым и с тяжелым, стальным взглядом. Грезился мне черный, как этот «Ауди», членовоз, но только, конечно, гораздо солиднее, скажем, «Мерседес» представительской модели, и я внутри этого «Мерседеса». Дальше моя фантазия не простиралась, и я не мог себе представить ничего, кроме квадратных спин охранника и водителя впереди и синих отблесков мигалки в витринах Остоженки, по которой я с шиком проезжал бы, направляясь из своего учреждения. Воображал я и само здание, монументальное, с колоннами, где при входе отдает честь младший офицер-часовой, где у меня был бы кабинет размером с половину футбольного поля, а в кабинете, на стене, портрет Всевышнего, которому я стал бы служить, подвизгивая всякий раз, когда доведется с восторгом выговаривать высочайшую фамилию. Ах, как бы я этого хотел! Но… Этого никогда не будет. Никто и никогда не предложит мне стать генералом, не выдаст ароматный кусок картона с орлом и печатями. Рожей не вышел я. На лбу моем стоит клеймо откатчика, и поставлено оно настолько основательно, что ничто не в состоянии вытравить его, сделать неприметным, словно клеймо на плече миледи Винтер – жены унылого Атоса, которую трахнул, а потом все равно казнил мушкетер-госслужащий Боярский (зачеркнуто), д’ Артаньян.

Вот она – тяга к системе. Находясь внутри любой из систем, с жадностью мечтаешь о свободе, желания твои не простираются дальше обладания миллионом-другим в твердой валюте. А что там должно быть дальше – совершенно не представляется, есть лишь какой-то заманчивый туман оттенка заварного крема. Стоит же все это получить, как туман рассеивается, и оказывается, что он скрывал пустоту. Фантазии на то, как бы с толком использовать долгожданную свободу, не хватает, и возникает непреодолимое желание вновь оказаться внутри системы, причем, конечно же, более серьезной и значимой, чем та, из которой прежде освободился…

– Марк! Эй, Марк! – Оказывается, Гера звал меня, но я его сразу не услышал. Когда я очнулся, отдышался после вихря мыслей, то, видимо, на моем лице все было написано, и Гера без труда прочитал этот несложный внутренний монолог: – У тебя блатная истерика? Впечатлен моей ксивой?

Я в ответ честно кивнул: «Впечатлен, к чему скрывать». Гера насупился, убрал картонку в карман и угрюмо пробормотал:

– Знаешь, счастья это положение не приносит никакого. От меня вторая жена ушла. Уехала с каким-то англичанишкой и забрала с собой нашего сына. Вот дерьмо! – Он ударил по рулю, и машина пошла чуть в сторону, но он спохватился и выровнял ее. – Хочешь, я расскажу тебе, как я живу? – И, не дожидаясь моего согласия, продолжил: – Двух моих детей от Машки воспитывает какой-то мудак-летчик с одной извилиной в голове, и той от фуражки. Они его называют папой, а меня не хотят видеть совершенно. Небось ходят с ним в зоопарк, блядь, в кинотеатры на всякие там мультики-хуюльтики, он им покупает мороженое, поебывает Машку, и у них полная семейная идиллия. Живут где-то, я даже и не знаю теперь, где именно. Дача у них есть, небось в каком-нибудь Клину! – свирепо выкрикнул он.