Мышеловка для полковника - стр. 38
– Я здесь, – Логинов придвинул себе стул.
– Я совершенно с вами согласен, Джин, – Хомский сел на диван рядом. – Я все время напоминаю об этом психологу. Но трудность состоит в том, что мы практически не знаем предысторию этой женщины, что с ней происходило до того, как она оказалась в Сирии. Вообразите, она ни звуком не обмолвилась Ольге Алексеевне ни об университете, ни о биологии, которой занималась. Всегда отвечает только «да» или «нет». Арефьевой, как я понимаю, не удалось завоевать ее расположение.
– Ну, как говорила моя бабушка, чтобы что-то понять о пациенте, надо взять на себя труд о нем всерьез подумать, не только на работе, но и дома, – ответила Джин. – Видимо, у вашего психолога много других неотложных дел. Надо понимать, что у такого рода людей из глубокой провинции далеко не самой передовой страны, какой является Румыния, даже отсталой сейчас страны, сознание немного устаревшее, мягко говоря. Их представления крепко связаны с вековыми традициями, которые устоялись в той местности. Я не удивлюсь, если окажется, что в детстве Милиса всерьез верила в вампиров и оборотней, даже если это детство пришлось на коммунистические времена. В таких провинциях государственные идеи живут отдельно, а давние народные обычаи – отдельно, параллельно, сами по себе. В этом корень той глубочайшей травмы, которую она получила, оказавшись вопреки ожиданиям в заведении Мустафы. Я не говорю о физических повреждениях.
Она взглянула на Бориса, тот опустил голову.
– Еще до того инцидента она уже находилась в состоянии сильнейшего стресса, потому что народный уклад, в котором она выросла, совершенно не позволяет никаких свободных сексуальных контактов вне семейных рамок. Хоть за деньги, хоть без денег, по зову сердца, так сказать. Даже думать об этом – табу. И хотя она училась в Бухаресте, то есть, конечно, видела, насколько более либеральными сейчас стали нравы среди молодежи в этой сфере, да и не только, не думаю, что она все это глубоко впустила в себя. Не исключаю, что на тот момент, когда все случилось в Сирии, она еще оставалась девственницей. Но выяснять это считаю ошибкой. Мне кажется, не надо вообще вызывать ее на разговор именно о тех событиях, чтобы, как советовал Фрейд, вытащить душевную боль наружу и изжить ее. Напротив, психолог должен разъединить в сознании пациента причину и следствие. Моральную и физическую боль. То есть не упоминать о самом стрессе, о травме, а направлять усилия на культивирование положительных ощущений. На заживление, на успешную операцию в самом ближайшем будущем. На проектирование будущего. Она должна увидеть свое будущее и поверить в него. Это будущее необходимо отделить от прошлого, а не связывать с ним. Чтобы девушка поверила в него. А все негативное просто вычеркнуть, как будто его и не было. Возможно, то, что ваш специалист не может найти к ней подход, как раз связано с тем, что она пытается вынуть из Милисы страхи прошлого, а та не поддается, начинает их оберегать и только еще больше на них зацикливается. Надо иметь в виду, что по понятиям мест, где она родилась, это стыдно. Это очень стыдно, и она ни за что не захочет вслух говорить об этом. Надо пока оставить все это в покое. Говорить только о будущем, разбирать возможные его варианты, даже в мельчайших деталях. Вполне отдавая себе отчет, что в сознании девушки этого будущего просто не существует, оно рухнуло. Оно и прежде имело лишь призрачные очертания, она находилась в отчаянном положении, и моральном, и материальном. Не зря же она направилась в Сирию, лишь бы найти себе какое-то применение, заработать на жизнь. А ловушка, в которой она оказалась, ее раздавила окончательно. Она страдает от обмана. Она не доверяет не только психологу, который с ней работает, а всему миру вообще. Все мостики разрушены, сожжены. Эти мостики надо наводить заново. Сама она с этим не справится. Если ее оставить без моральной поддержки, она вполне может покончить жизнь самоубийством. Через некоторое время, даже если ей восстановят внешность и она сможет передвигаться без посторонней помощи. И это будет выглядеть как ни с того ни с сего, а на самом деле – от глубочайшего внутреннего кризиса.