Мы вынуждены сообщить вам, что завтра нас и нашу семью убьют. Истории из Руанды - стр. 9

– Руандийская культура – это культура страха, – продолжал Нконголи. – Я помню, как они просили. – Он заговорил писклявым голосом, на лице его отразилось отвращение: – «Дайте только нам помолиться, потом убивайте» или «Я не хочу умирать на улице, я хочу умереть в собственном доме». – И он вернулся к обычному тону: – Если ты настолько покорен и покорён, ты, считай, уже мертв. Это показывает, что геноцид готовился очень долго. Я презираю этот страх. ЭТИ ЖЕРТВЫ ГЕНОЦИДА были психологически ПОДГОТОВЛЕНЫ, ОНИ ЖДАЛИ СМЕРТИ ПРОСТО ПОТОМУ, ЧТО БЫЛИ ТУТСИ. ИХ УБИВАЛИ ТАК ДОЛГО, ЧТО ОНИ УЖЕ БЫЛИ МЕРТВЫ.

Я напомнил Нконголи, что, несмотря на всю его ненависть к страху, он сам примирился со смертью до того, как соседка уговорила его бежать.

– Да, – ответил он. – Я устал от геноцида. Сначала борешься долго-долго, потом устаешь.

Казалось, у каждого руандийца из тех, с кем я разговаривал, был свой любимый вопрос без ответа. Для Нконголи это был вопрос о том, сколько тутси позволили себя убить. У Франсуа-Ксавье Нкурунзизы, юриста из Кигали, чей отец был хуту, а мать и жена – тутси, вопрос был другим: сколько хуту позволили себе убивать? Нкурунзиза избежал смерти лишь благодаря удаче, перемещаясь по стране из одного убежища в другое, и потерял многих родственников.

– Конформность[2] здесь очень глубока, очень развита, – рассказывал он мне. – В руандийской истории все подчиняются властям. Люди почитают власть, и образование здесь не развито. Берешь нищее невежественное население, раздаешь ему оружие и говоришь: «Оно твое. Убивай». Они повинуются. Крестьяне, которым платили за убийства или которых принуждали убивать, в поисках примера для подражания смотрели на людей более высокого социоэкономического положения. Так что люди влиятельные или крупные финансисты часто становились видными фигурами во времена геноцида. Они могут считать, что не убивали, потому что не отнимали жизнь собственными руками, но низы ждали от них приказов. А в Руанде приказ может отдаваться совсем негромко.

Пока я колесил по стране, собирая рассказы об убийствах, мне почти стало казаться, будто негромкие приказы «Власти хуту» сделали нейтронную бомбу устаревшим оружием: вполне достаточно мачете и масу (дубинка, утыканная гвоздями), пары продуманно брошенных гранат и нескольких автоматных очередей.

– Охотиться на врагов призывали всех, – говорит Теодор Ньилинквайя, выживший после массовых убийств в родной деревне Кимбого в юго-восточной провинции Сиангугу. – Но предположим, кто-то один не хочет этого делать. Предположим, этот парень приходит с палкой. Ему говорят: «Нет, возьми масу». Ладно, он берет масу и бежит вместе с остальными, но не убивает. Они говорят: «Ага, он может потом на нас донести. Он должен убивать. Каждый должен помогать убить как минимум одного человека». И таким образом человека, который не убийца, заставляют им стать. А на следующий день это становится для него игрой. Его уже не нужно понукать.

В Ньярубуйе даже маленькие терракотовые вотивные статуэтки[3], стоявшие в ризнице, были методично обезглавлены.

– Они ассоциировались с тутси, – пояснил сержант Франсис.

Если бы вы могли пройти на запад от мемориала массовой резне в Ньярубуйе прямо через всю Руанду из конца в конец, по холмам и болотам, через озера и реки до провинции Кибуе, то прямо перед тем, как нырнуть в огромное внутреннее море, озеро Киву, вы пришли бы в еще одну деревню на вершине холма. Этот холм называется Мугонеро, и его тоже венчает большая церковь. Хотя Руанда – страна в основном католическая, значительную часть провинции Кибуе крестили протестанты, и Мугонеро служит штаб-квартирой миссии адвентистов Седьмого дня. Это место напоминает скорее кирпичный кампус какого-нибудь американского общественного колледжа, нежели африканскую деревню: аккуратные пешеходные дорожки, обсаженные деревьями, соединяют большой храм с меньшей по размеру часовней, школой медсестер, лазаретом и больничным комплексом, который завоевал себе репутацию превосходным медицинским обслуживанием. Именно в этой больнице Самюэль Ндагижимана нашел убежище во время убийств, и хотя одними из первых сказанных им в разговоре слов была фраза «я понемногу забываю», вскоре стало ясно, что забыл он не так много, как ему, наверное, хотелось бы.