Мы оседлаем бурю - стр. 37
В левантийской степи нет городов, нет мест, где теснятся вместе камень, кирпич и стекло. У нас есть места для собраний и сады, храмы и базары, где можно переждать, пока ожеребится лошадь, поспать или помолиться, но мы там не живем. Прежде чем испортились наши отношения с городами-государствами, их купцы рассказывали о величественных зданиях и людях в изысканных одеждах, о портах и аллеях, о рыночных площадях такого размера, что и за полчаса не пересечешь на своих двоих. Я ожидал, что Столица будет именно такой, но, хотя она была больше всех городов, которые я когда-либо видел, она оказалась меньше, чем я представлял. Никаких огромных стен и надвратных башен, как описывали купцы, ни флагов, ни статуй, ни площадей, всего-навсего нагромождение домов – вроде животных, столпившихся у колодца на водопое. А вдалеке на горизонте маячила туманной дымкой Лента.
В леске перед городом нашелся одинокий колодец, земля вокруг него была утоптана множеством ног. При виде него усталость сменилась облегчением, и даже самые утомленные Клинки начали смеяться и шутить, когда разбили лагерь, и шутливо боролись за каждое ведро воды, извлеченное из глубин.
– Так, а теперь послушайте! – выкрикнул я, стоя в центре суматохи. – У нас есть вода, а теперь нам нужна еда и припасы. Здесь не на кого охотиться, так что я поеду в город. Чем больше мы продадим, тем больше денег получим, а за деньги я привезу много еды. Так что соберите все ценное, что можно продать этим людям, и сложите в мешок.
Я протянул мешок под ворчливый гул голосов.
– Знаю, знаю! – прокричал я, чтобы все слышали. – Я знаю, что это не наш образ жизни, но мы левантийцы. Что бы ни уготовала нам степь, мы это принимаем, что бы ни уготовало нам это про́клятое место, мы выдержим это, выдержим и сотню таких испытаний, потому что мы Клинки и мы из рода Торин. – Наконец-то раздались одобрительные выкрики, и я оседлал эту волну. – Так что тащите ваши безделушки и монеты, и сегодня вечером устроим пир.
Я вынул из седельной сумки бронзовую фигурку и бросил ее в мешок вместе с горстью корунских монет и ожерельем из ракушек, принадлежавшим моей матери, в надежде что остальные оценят такую жертву и тоже внесут свою долю. Так и вышло, каждый выступил вперед со своими маленькими сокровищами. В обмен они получили мое благословение и обещание, что мы пройдем через все это, переживем этот цикл, что бы он для нас ни припас, и вернемся, став сильнее, лучше и свирепее, чтобы сражаться за наш народ. Ожерелья, булавки, жемчуг, резные фигурки из кости, а Теппат даже бросил в мешок жетон из резного черного дерева, которым его дед голосовал на собраниях, когда был гуртовщиком.
– Необязательно его отдавать, – сказал я, когда Теппат помедлил посреди шума и болтовни разворачивающегося лагеря.
– Это верно, – согласился юноша, почесывая клеймо на затылке. – Но мне он здесь не нужен, да и дома, вероятно, не пригодится, если все так пойдет и дальше. Он красивый, и за него можно купить хорошего мяса.
– Хорошо, Теппат. Капитан благодарит тебя.
Он отсалютовал мне.
– Капитан.
Когда с этим было покончено, я нагрузил на Дзиньзо два мешка барахла и три мешка с головами.
– Через час уже стемнеет, – сказал Джута, присев на корточки, как длинноногий ибис.
– Я почти готов, – ответил я. – Если повезет, успею вернуться до темноты. И даже если зайдет солнце, не найдешь вторую такую лошадь, которая ступает так же уверенно, как Дзиньзо. – Я похлопал его по крупу. Мой мерин был отличным скакуном, но недостаточно хорош для разведения, а когда меня заклеймили, стал моим илонга, то есть первой лошадью, и хотя ни один левантиец не задержал бы на нем взгляд, в моем сердце никто не мог с ним сравниться.