Мы — это мы - стр. 16
В груди Хэла привычно похолодело, он невольно задержался в комнате, чтобы Майло его не заметил. Тот прошел на кухню, но резкий голос разносился по всему дому:
— Слыхала, что во Вьене-то случилось?
Мать что-то прошелестела в ответ, и Хэл невольно поморщился. Майло относился к матери с еще большим презрением, чем к отцу, совсем ее не замечал. Хэлу казалось, что он и упоминает-то ее только как предлог для попреков, мол, шляешься, не помогаешь...
Но новость, как видно, жгла Майло язык, и, когда он заговорил, Хэл, собиравшийся проскользнуть в кладовку за свечой, застыл на месте:
— Жену корзинщика должны были казнить — мужа порешила. И подумать только, пока ее везли на площадь, собралась преогромная толпа, споры пошли, да раздоры, виновна она или нет. Мол, муж-то ее изрядно поколачивал, и она лишь защищалась, за что же жизни лишать? Слово за слово, начали ее отнимать, Свершителю голову разбили, одна половина народа с другой схлестнулась. Визг, крики, кровища рекой течет! Весь город ходуном ходил, такая была драка! Патруль, стражу — всех разметали! Во дела, а?
Мать что-то спросила, и Майло продолжил, задыхаясь от волнения:
— А Темный ее знает, то ли сбегла, то ли затоптали. Мальчишка Аганнов вот только из Вьена вернулся, говорит, боялся ехать, город, как котел, бурлит! Свершителя даже прибили, вот оно как! Лекарь к нему ни в жисть не сунется, помрет, как пить дать. А когда теперь нового-то сыщут, глядишь, много времени пройдет. Какое-никакое, а все же послабление, повезло нам!
«А нам-то чего? — с досадой подумал Хэл. — Можно подумать, мы разбойники какие».
И тут же понял, почему сын Свершителя был сам не свой — видимо, уже знал о несчастье с отцом.
Хэл не успел додумать эту мысль, как свеча у кровати Пола мигнула и погасла. В тот же миг дверь приоткрылась, и в светлом проеме возникла перекошенная фигура. Хэл невольно попятился.
— Ты чего не спишь?
— С отцом сижу. Хотел за новой свечой...
— Живо ложись! — отрубил Майло. — Нечего огонь бестолку жечь!
Костыль прогремел по коридору, хлопнула дверь.
Хэл с силой втянул воздух сквозь стиснутые зубы. Майло даже не спросил, как здоровье отца, и это бесило гораздо больше, чем грубый тон. И все же Хэл промолчал — опять промолчал. Хоть он и с трудом терпел выходки Майло, все же не мог до конца избавиться от страха. От брата осталось фактически лишь полчеловека, однако силы и ярости хватило бы на пятерых.
— И то верно, — прошелестел голос отца, — от света только глаза болят.
— Как ты можешь это терпеть? — негромко произнес Хэл. Он и сам не ожидал от себя такого вопроса — то ли новость взбудоражила, то ли темнота способствовала откровенности. — Почему вы с мамой это терпите?
Пол молчал так долго, что Хэл, снова присевший на край постели, решил уже, что не получит ответа. Успел ощутить по очереди неловкость, досаду и чувство вины за то, что тревожит больного.
И тут отец тихо промолвил:
— Он тяжело болен... долго не протянет.
— А мне кажется, он нас всех переживет и похоронит. А потом спляшет на наших могилах.
— Не говори так.
Руки Хэла сжались в кулаки.
— То, что он болен, не дает права так себя вести.
Отец вздохнул и повернулся на бок.
— В год, когда родился Майло, было очень холодно, все лето шли дожди. Хлеб сгнил на корню, овощи погибли. Все голодали, и твоя мама тоже... а когда Майло родился, все думали — не жилец. Он дышал так, словно каждый его вздох последний. Но однажды, когда твоя мать спала... я сидел у очага и держал Майло на руках. От тепла ему как будто становилось легче. И вдруг — то ли свет упал по-другому, то ли я задремал... но мне почудилось, будто личико Майло покрыли морщины и я вижу перед собой старика, прожившего долгую жизнь. И утром сказал твоей матери — ничего не бойся, он выживет... наш сын будет жить. А потом, без всяких причин...