Мужчины и женщины существуют - стр. 25
– Ты знаешь, ты молодец, – начал он говорить, поднимая рюмку. – У тебя двое детей…
Она вставила:
– Погодки.
– Даже погодки.
– Мне надо на работу, – поторопила она, и это его завело.
– Позвони, что ты не придешь… отпросись.
– Я приду. Новый шкаф почему-то хотелось сдать обратно в магазин.
– Ты не придешь, – почти по слогам отрезал Авдеев. – Отпросись. Но сейчас я выпью за твоих детей.
– Мне надо на работу…
– За детей. За моего тезку и Клару.
Они выпили.
– Нам надо идти, – настойчиво произнесла Тулупова.
– Еще, – сказал он и налил.
Она отрицательно покачала головой.
– Да. Да.
– Я не хмелею, ты напрасно на меня водку переводишь.
Сергей настаивал:
– Поднимай, поднимай…
Людмила взяла в руку рюмку.
– У тебя хорошие дети?
– У меня – хорошие! – твердо сказала Людмила и поняла, как ей приятно о них говорить, они будто стояли сейчас рядом и защищали ее. – Очень хорошие, любимые мои дети. Замечательные. Они уже скоро из школы придут, – добавила она и посмотрела на часы.
– Во сколько?
– Скоро.
– Как скоро?
– Нам надо идти – зачем спрашиваешь?
– Просто. Выпьем за них. Они такие же красивые, как ты. Я уверен.
Она промолчала.
– Ты пьяница?
– Просто хорошее настроение. Знакомство под дождем – хорошая примета, я считаю. Ты любишь дождь?
– Больше ни о чем не хочешь спросить? Тебя интересует только дождь? Да, он мне нравится, азохн вей!
– Что это такое – азохн вей?
– Это по-еврейски, восклицание, вроде «ну ты даешь». Или что-то в этом духе – «надо же». У меня зав. библиотекой еврейка, и она всегда так… Рабочий пришел – попросил Кафку. Выдала. Она говорит: Кафку ему, азон вей, это плохо кончится!
– Я спрашивал про дождь, без этих еврейских штучек.
– Мне нравится. Но не всякий. Мне нравится теплый дождь. А сегодня – холодный.
Авдеев подошел к ней, приподнял Людмилу со стула, взял ее голову в сухие песочные ладони и поцеловал сначала коротко и быстро, а потом будто занырнул в глубину. Она не ожидала, не сообразила, что происходит, просто будто солома загорелась в ней. Забытое или никогда не бывшее пробуждалось от этого длинного поцелуя. То ли удачно поставленного, сделанного, исполненного, то ли он сам таким вышел, как пьяный танец: разгульный, искренний и страстный. Людмила неожиданно вспомнила, как в конце весны искала пятилистный цветок сирени. Кто-то из читателей библиотеки срезал несколько веток перед сквером у проходной, рядом с памятником Ленину: «Чего пропадать красоте, сирень – ее чем больше срежешь, тем лучше отрастает, поставьте, девчонки». Читатель ушел, а она начала «искать счастье» и вдруг увидела: почти везде ей попадались по пять – пять, пять, еще пять. Она тогда подумала: это же какое счастье должно прийти?! Но как все, оказывается, просто: его губы, язык, его руки и были теми пятилистными цветками, которые обрушились на нее.
Она не запомнила, как они расстались.
Сергей сказал:
– Пошел. Ты мне нравишься. У тебя глаза – во!
И показал большой палец. Хлопнула дверь.
Она легла на кровать и только теперь почувствовала, насколько пьяна. На потолке солнечные лучи жили своей жизнью: перемещались, дрожали, меняли форму, тускнели, становились ярче.
Позвонила из библиотеки Шапиро:
– Мила, ты где? Что случилось? Как наши дети?
– Все нормально, Марина Исааковна, я немного… голова, сейчас приду.
– Отлежись, а после трех приходи. Часок посиди и закрой библиотеку.