Мужчины и прочие неприятности - стр. 16

“Кто утешит Кнютта?” – начала Лаура. – Автор Туве Янссон, перевод на финский Кирси Куннас”.

“Это Кирсикуннас”, – ребенок спрятался. Он показал на черное, ушастое и длиннохвостое чудище на обложке.

Я читаю, находясь совсем близко от него. Так близко, что могу почти коснуться и даже обнять.

РЕБЕНОК СТАРАЛСЯ ОТКОПАТЬ ЧЕРВЕЙ, хотя земля была еще промерзшей. Упорный малыш, он-таки нашел червяка, хотя и не знал, что с ним делать. По крайней мере червяк не умер на крючке! Ребенок попытался поговорить с червяком. Рассказал ему о зиме и о новом компосте. Червь неохотно извивался – то от лени, то ли застыв от холода – в маленькой ладошке, ничего не отвечая.

“Поговори со мной, червячок, у тебя же есть рот! Поговори со мной, червячок, у тебя же есть рот, мама, он не хочет говорить со мной!”

“Может быть, он не умеет, – ответила Лаура. – Даже если у него есть рот”.

Лаура начала экспериментировать. Она проверяла, как мужчина будет реагировать, если она почти перестанет отвечать и говорить с ним, реагируя как бы про себя:

Лаура похолодела, когда мужчина не улыбнулся, ни о чем не спросил, не удивился. Он, кажется, просто не заметил никакой разницы между происходящим и тем, как Лаура раньше говорила, делилась, общалась, комментировала, спрашивала.

Ему абсолютно наплевать, нахожусь ли я здесь, говорю ли что-то. Было понятно, что мужчина ее не слушал. Более того, он не приоткрывал для нее и щелочки в собственные мысли, как не проявлял ни малейшего интереса к мыслям Лауры. Она не знала, что лучше. Он никогда не слушает меня. В конце концов это было уже не забавно.

В результате этого пустякового теста Лаура посмотрела широко открытыми глазами на свою длящуюся годами псевдожизнь, которая шаг за шагом становилось все более ложной. Лаура разговаривала в одиночку многие, многие годы. Она отдала свою жизненную энергию, себя, все, что у нее было, этой тени, которая представляла ее мужа и была наполнена нормативными ожиданиями. Отсутствие ребенка было черной дырой. Из-за этого и еще потому, что муж не произносил ни слова, Лаура и была одинокой вдвойне и поддерживала себя сама. Внезапно бо́льшая часть жизни Лауры оказалась дурацкой декорацией, которая не стоила даже юмора висельника. Однако ложь не была добровольной, не так ли, если она даже не подозревала о ней?

Друзья же, казалось, не слушали Лауру. Трудностей не могло быть или по крайней мере с ними стоило мириться.

Лаура говорила: “Я обескуражена. Муж подолгу не произносит ни слова”.

Друзья говорили: “Это нормально. Финские мужчины не разговаривают”.

Лаура говорила: “Такое отношение отнимает у меня здоровье”.

Друзья говорили: “Ты не можешь обвинять мужа в собственной депрессии!”

Как бы доходчиво Лаура ни объясняла, они не слушали, – или слышали что-то другое, более желанное, более легко перевариваемое, то, что сами хотели услышать.

“Будь довольна, что муж не болтает без перерыва”, – уклончиво говорили они.

“Разве вы не видите, – думала Лаура, – что я совершенно одна на этой сцене в домашних декорациях? А мужу сунули в руку только техническую инструкцию!”

Крайне редко муж что-то говорил Лауре и ничего никогда с ней не обсуждал.

Его ничто не трогало. Ничто не уличало его в проявлении чувств. “Это ненормально”, – думала Лаура, погружаясь в отчаяние и разочарование.