Мусульманский батальон - стр. 17
Стол не изобиловал разносолами, но на полу, сработанному на скорую руку из подручных средств, были расстелены настоящие персидские ковры. И посуда – из тончайшего китайского фарфора. В чаши, чашки и чашечки, и в кружки солдатские плеснули незапретного по случаю праздника, самый чуток – символически. С этими ничего не значащими каплями, не способными опьянить, выплеснули на донышко филигранной заботы китайского мастера и отечественного алюминия свирепую боль по погибшим вчера. И ротный – под бой курантов, который, покрывая огромные расстояния, с потрескиванием врывался из эфира, сказал: «Ребята, давайте сначала за наших товарищей. Земля им пухом…» И, не чокаясь, выпили.
В тишине раздался чей-то всхлип, затем надломленное (напрасно силился солдат подавить в себе непрошенный звук) рыдание. Кто-то надрывно, не стесняясь больше ни эмоций своих, ни товарищей, заревел. Столько слез их ротный командир никогда еще не видел. И рота, из отваги и легенды, девятая, никогда еще не выплакивала столько слез, как в ту безрадостную новогоднюю ночь. Ни до, ни после, хотя попадала в такие переделки – другим не мерещилось и в кошмарных сновидениях. Даже тогда, выйдя из самых страшных и ожесточенных боев, не проливали столько слез по погибшим своим товарищам.
Валерка Востротин тоже не выдержал тогда и заплакал. Да и как по-другому? Сам ведь еще совсем мальчишка. А его солдаты – и подавно: в поре коротеньких штанишек пребывали. Они еще не привыкли к смерти, не сжились с ней. И не умели ни поминать сдержанно и сурово, ни хоронить – скорбно и с достоинством…
Такая круговерть судьбы: последний Новый, 1989, год в Афганистане полковник Валерий Александрович Востротин, Герой Советского Союза, командир отдельного гвардейского Краснознаменного ордена Суворова 3-й степени 345-го парашютно-десантного полка имени 70-летия Ленинского комсомола встречал со своей ротой. 9-й ротой. Там же, в Баграме. Как много лет назад…
Вот так-то, Федя Бондарчук, охальник ты этакий!
Так-то, дорогой читатель…
В Кабуле народ на базарах судачил по поводу большого приема правительства, назначенного на ближайшую пятницу в обновленном дворце. В Кремле, в тиши державных интерьеров, отгородившись мореным дубом и красным деревом от всего сущего, в строгой секретности, доверенные и уполномоченные лица выхолащивали стилистику и орфографию в проекте очередного, в спешке творимого документа: «О наших шагах в связи с развитием обстановки вокруг Афганистана» (№ П 177/151). В Ватикане Папа Римский на виду миллионов умиротворенных лиц, обращаясь к городу и миру, служил Рождественскую мессу, литургию.
Поэт Иосиф Бродский как-то заметил, что в Рождество все люди немного волхвы. В продовольственных магазинах и лавках предпраздничная давка, навьюченный люд производит осаду прилавков грудой свертков: каждый сам себе царь и… немножко отягченный приятною ношей верблюд. Сетки, сумки, авоськи, фирменные кульки, тележки для снеди, куртки с гагачьим пухом, шубы ценой в дорогое авто, шапки под зэковский или цэковский фасон, галстуки в клеточку, сбитые набок. Запах водки, хвои и парфюма, мандаринов, корицы и яблок, и витающее под потолком и вокруг сладостное предвкусье греха. Хаос лиц, и не видно тропы в Вифлеем из-за снежной крупы и куролесья забот погруженных в радостный быт людей.