Муос - стр. 34
– Что это за люди в длинных одеждах в поселении, которое вы называете верхним лагерем? Они с вами заодно? – спросил кто-то.
Девушка все так же быстро заговорила, как будто ожидала этого вопроса:
– По вашим рассказам, в Московском метро ситуация гораздо более благополучна, чем у нас здесь. Нам приходится выживать в очень трудных условиях. Минское метро, основная часть обитаемого Муоса, проложено на небольшой глубине. Уровень радиоактивного загрязнения здесь выше. Мы очень зависим от поверхности: там у нас находятся картофельные плантации и некоторые мастерские. Решить все свои проблемы эпизодическими рейдами на поверхность мы не можем, а средств индивидуальной защиты недостаточно. Этим продиктована та жесткая социальная структура и схема выживания, которая у нас принята. На поверхности вынуждено работать на постоянной основе большое количество людей. Это неминуемо ведет к облучению со всеми известными последствиями. А количество мутаций среди родившихся в метро детей у нас и так слишком велико. Поэтому в Партизанских Лагерях, то есть на наших станциях, принят Закон, согласно которому каждый гражданин живет в нижнем лагере до достижения определенного возраста. Жители нижнего лагеря обучаются, женятся, рожают детей, растят их, работают на фермах, торгуют с другими станциями. Потом все, за исключением специалистов, переходят в Верхний лагерь. Радиация там значительно выше, работы связаны с выходом на поверхность: на плантации и в мастерские. Опережая ваш вопрос, скажу, что в верхних лагерях люди живут недолго, от трех до десяти лет. Облучение приводит к лейкемии, раковым заболеваниям, заболеваниям кожи. Именно поэтому они ходят в балахонах, которые позволяют скрывать внешние проявления болезней, а также являются символом их подвижнической жизни во имя верхнего и нижнего лагерей.
Теперь Радист понял, что за запах он чувствовал в верхнем лагере – это был запах разложения, запах гниющих заживо людей. Он спросил:
– И с какого возраста вы переходите в верхний лагерь?
– Обычно – в двадцать три года…
Это было очередным шоком для москвичей. Большинство из них были старше названного возраста, а значит, по местным законам должны находиться в верхнем лагере, в радиоактивном аду; работать на поверхности без средств индивидуальной защиты и заживо гнить там. Именно с этим возрастным разделением была связана сразу бросившаяся в глаза молодость обитателей нижнего лагеря.
Услышанное надо было переварить. Местные, решив, что возникшая пауза означает удовлетворенное любопытство гостей, начали задавать свои вопросы. Радисту это было неинтересно. Он хотел посмотреть станцию. В этом ему никто не препятствовал.
Выйдя на платформу и оглядевшись, Игорь обратил внимание на то, что весь пол был расчерчен прямоугольниками полтора на два метра. Он понял, что облезлые линии потрескавшейся краски и большие неаккуратно нарисованные цифры – это обозначение номеров «квартир» местных жителей. Большинство так называемых квартир было отгорожено от внешнего мира фанерными или картонными стенками либо убогими тряпичными ширмами. Но некоторые вообще не имели стен, и их жильцы просто ютились в пределах своих прямоугольников на виду у всех.
Внутри одной из таких «квартир» стояли ящики, видимо служившие для жильцов одновременно стульями, столом и шкафами. В ней Радист увидел троих детей: малыша, сидевшего голой попой на одном из ящиков и с деловым видом перебиравшего какие-то мелкие предметы, и чумазую девочку лет тринадцати. Девочка держала на руках грудничка, завернутого в грязные пеленки. Она была бы миловидной, если бы не торчащие из-под немытых волос, словно локаторы, уши и чересчур худое лицо.