Мрачная фуга - стр. 3
А Лиза влюбилась в него уже через пять минут, а то и раньше… Хотя физиономия у него была некрасивая и нахальная, как у Вуди Харрельсона. Потому она и дала Юрию такое прозвище: его настоящее славное имя казалось слишком величественным для такого прохиндея с вечной глумливой усмешкой на губах. Гагарин, Долгорукий, Григорович, Любимов, Трифонов… Этот ряд можно было продолжить, но ее новый друг в него никак не вписывался.
Как и знаменитый актер, ее Вуди был некрасив и обворожителен, и это сочетание сбивало Лизу с толку, ведь художественный вкус, который она сама считала отменным, искал красоты, готовой отразиться на бумаге или холсте. Ее устремления были амбициозны, и Лиза сама сознавала это, потому и не делилась ни с кем мечтами не просто украсить мир, подчас пугающий уродством, но и людей вынудить измениться под воздействием красоты, которую ей непременно удастся создать. Не мог же Достоевский ошибаться? Он ведь классик…
Подошла электричка, они с Вуди заскочили в вагон, но сесть не удалось, хотя днем народу наверняка было меньше, чем по утрам. Не так уж весело им будет таскаться на лекции из Королёва… Зато какой домик! Она напомнила себе об этом, чтобы не скиснуть. Точно ожившая сказка. Как же чудесно будет встретить там Новый год! Даже ель растет справа от крыльца, ее можно нарядить в декабре, хотя бы повесить гирлянду, и крошечные огоньки весело замигают, приманивая удачу и счастье. Ей уже виделось, как они с Вуди опутывают колючие ветки, стряхивая легкий снег, и напевают на два голоса: «В лесу родилась елочка…»
Они остались в тамбуре, Лиза прижалась спиной к подрагивающей пластиковой стенке, а Вуди рядом привалился плечом. Когда они стояли так близко, невозможно было не заметить, что Лиза чуть выше его, и это огорчало ее дисгармоничностью. Ладно еще Пушкин с Натали перед зеркалом в Аничковом дворце на портрете кисти Николая Ульянова, восхитительная красота этой женщины искупала все… Но Лиза красавицей не была и сознавала это.
Тот же Пушкин написал будто о ней:
Нет, кожа у Лизы была вовсе не красной, а очень даже чистой и светлой, а вот все остальное сходилось – плоское лицо, просто блин, а не лицо… И глаза такие же круглые, до того светлые, что издали глазницы кажутся пустыми. Это ей, конечно же, Вуди сказал… Ему даже в голову не пришло, как он ее ранит.
Даже ее глупость, и ту Пушкин угадал сквозь века. Совершенный идиотизм! А как иначе назвать нелепую надежду на то, что «домик хоббита» станет для них с Вуди тем шалашом, в котором воцарится рай? Он уже собрался притащить туда своего друга, какого-то Ваню. Только представил, видно, как тоскливо будет жить с ней под одной крышей…
Лизе с трудом удалось подавить вздох – почувствует ведь, их лица почти соприкасаются. Он хоть замечает это?! Зачем вообще поддерживает общение с ней, если не видит никакого – даже весьма отдаленного – будущего? Мог бы выйти из того поезда, что свел их в одном отсеке плацкартного вагона, и затеряться в толпе у Ярославского вокзала. И Лиза не нашла бы его никогда… Да и каким образом стала бы искать? В тот день ей были известны только его имя и новое прозвище, придуманное ею, ни фамилии, ни номера телефона.
Но Вуди сам поймал ее руку и затащил в кофейню: