Можно тебя навсегда - стр. 39

     Личная же жизнь Крош походила на день беременного сурка. Завтрак, второй завтрак, перекус, неспешная прогулка к ближайшему магазину. Обед, перекус, снова перекус, полдник, ужин, перекус. И всё это, за исключением медленного похода на улицу, в обнимку со швейной машиной. По количеству прошитых строчек, она могла одеть кавалергардский полк. Виталик, слава его куриным мозгам, носа не показывал. Общался ли он с Женей по телефону, Богдан не знал, надеялся – нет.

     Кое-как припарковался вдали от Храма Христа Спасителя. Крош захныкала, как ребёнок, глядя на Патриарший мост:

     – Я не дойду!

     – Чего это? Дойдёшь, – уверил Богдан.

     – Знаешь сколько до Красной площади топать?!

     – Знаю.

     – Откуда?

     – Крош, тебя удивит, но я родился и вырос в Москве, – сдержав сарказм, напомнил он. – Помню Пречистенскую набережную без этой красоты, представляешь? – он показал на светящийся от иллюминации мост и подсвеченный храм.

     – Не удивит, – буркнула Женя, вцепилась в любезно предоставленный локоть и двинулась, покачиваясь, как утка-тяжеловоз.

     – Богдан, а ты крещёный? – вдруг спросила она, смотря на золотые купола.

     – Крещёный. Модно было, мать покрестила в младенчестве.

     – Веришь в бога?

     – Нет, – после заминки ответил Богдан.

     С какой стати он должен верить в справедливую волю небесного чувака, решившего, что отнять жизнь у молодой, цветущей женщины и девятимесячной малышки, не успевшей не то что согрешить, а даже узнать, что такое грех – высшее благо?

     – И в церкви не бываешь?

     – Был. Один раз, – отрезал Богдан.

     Рассказывать, просто вспоминать отпевание Яны и Аришки он не собирался никогда в жизни. Свои трясущиеся, как в лихорадке, руки, обжигающее гортань дыхание, вкупе с продирающим морозом по всему телу, беспросветную черноту перед глазами. Заунывный вой тёщи, скупое покашливание тестя. Плач дальних родственников, слившихся в единое серое пятно. Любопытных посторонних, с интересом таращившихся на чужое горе. Бубнящего священника, который по всем канонам должен нести успокоение, а нёс лишь желание размозжить череп. Сначала его, потом свой.

     – Прости, – пискнула Крош, уставившись расширенными, как плошки, глазами на спутника. – Прости, прости, прости, – из потемневшей зелени покатились горячие слёзы. – Прости, пожалуйста, я не специально, просто… Хотела зайти туда, – ладошка без перчатки показала на сверкающие купола. – Не была ни разу.

     – Не извиняйся, – коротко ответил, не хватало, чтобы добродушная Женя испытывала чувство вины там, где ему не место. – Почему не была? – перевёл он тему.

     – Я родилась не в Москве, – буркнула Крош себе под нос.

     – Не на Дальнем же Востоке, – вскользь заметил. Богдану казалось – в этой части Москвы бывал каждый третий россиянин и уж точно любой житель Москвы и области. – Зайдём, посмотрим.

     – Я подумала, вдруг это противоречит твоим принципам, всё такое, – продолжила лепетать Женя, переваливаясь с ноги на ногу, как гусыня, вцепившись в локоть Богдана.

     – Обычно это работает так: ты прямо говоришь, что хочешь, я, если есть возможность, соглашаюсь. Договорились? – остановился Богдан, наклонил голову под рост Крош, удержал её взгляд.

     – Договорились. Зайдём в храм?