Мозес. Том 2 - стр. 70
– Все еще можно изменить, – негромко сказал Шломо, прекрасно понимая нелепость того, что произнес только что его язык.
Между тем, в конце Тишрея город стали серьезно готовить к приезду кайзера Вильгельма, – достраивали, красили, чистили и мыли. Выравнивали дороги. Засыпали ямы и выбоины. Прокладывали телеграфные линии. Чистили и вновь устанавливали канализацию.
Как-то вернувшийся с прогулки Арья сообщил, что солдаты и заключенные разбирают у Яффских ворот часть стены, для того чтобы императорский кортеж мог бы беспрепятственно войти в Старый город.
Еще одной новостью стала приветственная праздничная арка, воздвигнутая еврейской общиной Иерусалима по пути следования императорского кортежа. Надпись на арке была сделана на немецком и иврите и гласила: «Добро пожаловать во имя Господа».
Арья злился и невесело шутил: «Понадобился приезд германского Императора и шестьсот лет османского ига, чтобы в Иерусалиме вспомнили, что хотя бы иногда следует чистить отхожие места».
Субботним утром 31 октября 1898 года запруженная народом яффская дорога услышала пение серебряных труб и охотничьих рожков, возвестивших о приближении Императора и его свиты.
Была суббота и разодетые по этому случаю ортодоксальные евреи толпились вдоль всей дороги, демонстрируя свои праздничные субботние одежды, – все эти шелковые кафтаны, отороченные мехом шапки, «штраймлы», черные, до блеска начищенные сапожки с загнутыми носами, укрывающие от солнца белые зонты, – все то, что доставалось перед субботой или в праздники, а в остальное время мирно висело в гардеробной, дожидаясь своего часа.
Потом появилась конная полиция, тесня толпу и очищая дорогу для Императора и его свиты.
Чистый звук серебряных труб вновь повторился, теперь уже совсем близко.
С примкнутыми штыками, печатая шаг, промаршировал почетный караул, состоящий из офицеров турецкого гарнизона. Вслед за ними прошли турецкие флагоносцы с развевающимися флагами, штандартами и вымпелами. Затем появились адъютанты его императорского высочества. Они ехали полукругом, словно тесня и раздвигая галдящую толпу, оставляя позади себя свободное место для Императора, и тени от императорских штандартов, которые они держали, ложились на булыжную мостовую, словно оповещая едущего Императора о том, что путь свободен и безопасен.
Император не торопился. Он ехал шагом на роскошном, черной масти, арабском коне с белым пятном на груди, и время от времени поднимал руку, чтобы приветствовать стоящих вдоль дороги в ответ на их приветственные крики и трепет праздничных флажков. За его спиной ехала карета императрицы, Августы Виктории. А за ней – свита императора и пестрый двор, на каретах, колясках, верхом и пешком, – словно гудящая, то сверкающая на солнце, то прячущаяся в тени зонтов. Фрейлины, военные, штатские. Сверкающие вспышками корреспонденты всех мыслимых газет и журналов. Крики. Цоканье копыт. Громкое пение представителей немецкой общины. Тень под ногами Императора и его лошади стала совсем небольшой. Потом вдруг крики стихли, потому что как раз в это время произошел инцидент, о котором потом долго говорили на улицах и в кофейнях. Пробившийся сквозь кричащую и галдящую толпу молодой человек в европейской одежде, быстро выскочил перед медленно идущим конем императора, после чего так же быстро опустился на колени и протянул в сторону кайзера свернутый в трубочку лист бумаги, одновременно опустив голову и выражая своей позой высшую степень смирения. Все произошло так быстро, что ни турецкая охрана, ни охрана из свиты императора не успели ничего сделать. Подъехавший затем императорский адъютант хотел было уже отогнать просителя прочь, но подъехавший Император сделал ему знак, и тот забрал протянутую бумагу.