Мозес. Том 2 - стр. 36
Затем митрополит напомнил о квартальном и купеческом сыне, которые были замечены в чрезвычайном рвении и отметил, что в делах веры лучше уж рвение, чем равнодушие и лень, которые мы наблюдаем вокруг, давно смирившись с этим печальным положением дел.
Эти слова тоже были отмечены духовенством, как, впрочем, и следующие, – те, в которых митрополит призывал всех (вслед за Господом), быть совершенными, как совершенен Отец их небесный, что отчего-то произвело на присутствующих сильное впечатление, так словно они услышали это в первый раз и это им совсем не понравилось.
Потом митрополит сказал что-то насчет того, что мы строим прекрасные храмы, тогда когда было бы лучше для любого из нас построить храм в своем собственном сердце, – и вот тут уж присутствующие не стали обременять свою память, а поскорее записали услышанное на бумажках, должно быть затем, чтобы эта прекрасная мысль случайно ни затерялась.
Наконец, в заключение проповеди митрополит сообщил, что всякую душу, погрязшую в лености и равнодушии, будет терзать на том свете вовсе не адский пламень, а страшный стыд за то, что она не сделала в этой жизни того, что могла бы легко сделать, если бы только захотела.
Такова была эта проповедь, много раз затем процитированная и упомянутая, как в приватной переписке, так и в официальных бумагах, а кое-где даже заученная наизусть, и многажды раз раскритикованная и обвиненная Бог знает в каких грехах, самым ужасным из которых был, конечно, трудно исправимый грех по имени – не лезь, куда не надо.
Что же касается дальнейшей судьбы квартального и купеческого сына, то резолюция митрополита рекомендовала властям предержащим не чинить названным лицам никаких препятствий, о чем была незамедлительно поставлена в известность Управа благочиния, куда специально ездил сам секретарь владыки отец Михаил, и где он долго разговаривал с разными лицами, притом на те же самые темы, на которые разговаривал с губернатором и предводителем дворянства сам высокопреосвященный владыка Филарет.
Более того.
В результате своего рвения, купеческий сын получил от города исключительный подряд, который сразу выдвинул его в ряд самых уважаемых и состоятельных граждан города, тогда как квартальный Филипп Филиппович Востроглазов был в то же самое время отмечен в Управе благочиния и довольно скоро получил повышение, приняв на себя должность частного пристава, пребывая в которой, заслужил со временем народную любовь, оставив по себе память, как об истинно-христианском начальнике, что на матушке Руси встречается, надо признать, не так уж и часто…
Что же касается высокопреосвященного владыки Филарета, то на следующий день после описанных событий, он отбыл в сторону столицы, причем пожелал первоначально ехать через небезызвестную Рябиновку, и при этом ехать тайно, чтобы не смущать ненароком нетвердые к новизне души.
Въехав в Рябиновку во втором часу пополудни, секретарь поинтересовался у пасущего гусей мальчика, где тут проживает Авраам-Бер Рабинович и, получив ответ, вскоре подъехал к старой, покосившейся развалюхе с крытой черной соломой крышей и слепыми, затянутыми рыбьими пузырями, оконцами, за которыми едва угадывались чьи-то лица.
Сам хозяин этой чудом не падающей избы, впрочем, уже стоял на пороге, так, словно кто-то успел заранее предупредить его о появлении гостей. Ни слова не говоря, его высокопреосвященство и Авраам-Бер Рабинович какое-то время смотрели друг на друга, понимающе улыбаясь, и длилось это до тех пор, пока на крик Авраама-Бер Рабиновича из избы не выскочили два молодых и сильных еврея, которые, ничего не спрашивая, быстро, но аккуратно, подхватили его высокопреосвященство, чтобы отнести подальше от грязи, в которой остановилась его карета.