Моя жизнь – борьба. Мемуары русской социалистки. 1897-1938 - стр. 22
– Дом доктора – вот единственное безопасное место, – сказал кто-то. – Мы можем добраться до него в обход через поля.
Высокая некошеная трава была влажной от недавно прошедших дождей. Мы шли, спотыкаясь, так быстро, как только могли. Мужчины настойчиво предлагали нести меня всякий раз, когда я совсем задыхалась или идти становилось трудно. Оказавшись, наконец, в доме доктора, мы забаррикадировали дверь и окна. Толпа, состоявшая теперь как из женщин, так и мужчин, завывала на улице, бросала в дом камни и мусор.
Один из мужчин, который особенно беспокоился о моем благополучии, когда мы шли через поля, но который не произнес ни слова, внезапно встал у моих ног на колени и начал снимать с них мокрые туфли.
– Пожалуйста, не надо, – сказала я, тронутая и недовольная одновременно.
Он молча посмотрел на меня, а затем осторожно снял мои туфли и поставил их у печки сушиться. После этого он достал из кармана смятый листок бумаги, сел в углу и начал старательно писать. Когда он вручил мне этот листок, я прочла:
«Уважаемая товарищ Балабанова,
я хотел бы отдать свою жизнь, чтобы спасти вашу. Я заикаюсь и всегда чувствовал себя человеком второго сорта. Мои родители умерли, когда я был еще мал, и я вырос благодаря людской благотворительности. В детстве другие дети дразнили меня и смеялись надо мной. Я не могу принимать участие в дискуссиях рабочих. Но когда я услышал, как вы говорите, я сразу же понял, что вы принимаете близко к сердцу и выступаете за таких людей, как я, за всех угнетенных, несчастных, униженных».
Этим проявлением уважения, выраженным мне в тот момент, когда толпа снаружи бесновалась, а камни выбивали дробь на стенах этого дома в Стабио, я дорожу больше, чем любыми другими, которые я получала за свою долгую жизнь пропагандиста.
Когда мне пора было ехать, чтобы успеть на поезд, на улицу приехал заказанный экипаж. Толпа, почуяв, что ей, наконец, выпал шанс, собралась вокруг него. Я решилась ехать и не слушала возражений своих товарищей. Я настаивала на том, чтобы меня сопровождал только один человек. Когда я вышла из дверей, меня окружила толпа взбешенных женщин. Они швыряли мне в лицо пригоршни пыли и плевали на платье. Я видела, что находившийся рядом со мной человек что-то нащупывает у себя в кармане. Я знала, что это значит. «Не трогайте револьвер!» – закричала я. Несмотря на весь создаваемый ими шум, женщины отступили передо мной. Я сидела в экипаже, лошади встали на дыбы, рванули вперед, и мы умчались.
Как следствие этого происшествия и известности, которую оно получило по всей Швейцарии, все рабочее и радикальное движение поднялось, заявляя протест. Было организовано новое собрание, и рабочие со всего кантона хлынули в Стабио охранять меня, чтобы все не повторилось, как в первый мой приезд. Этот митинг имел большой успех. Партия начала набирать силу по всему этому краю, и в самом Стабио основался ее активный филиал. Некоторые из тех женщин, которые кричали и проклинали меня, в конечном итоге присоединились к движению.
На протяжении того времени, что я жила в Лугано, я каждую пятницу уезжала на пропагандистские мероприятия в немецкоговорящие и франкоговорящие кантоны и возвращалась в понедельник утром, чтобы продолжить работу над газетой, которая шла в печать в четверг. Самой трудной частью работы было редактирование статей, которые мы получали от фабричных работниц или работниц с рисовых плантаций. Мы всех их поощряли писать в газету, независимо от их способностей, так как мы хотели развить у них уверенность в себе. Они описывали условия, в которых они работают, обменивались мнениями и впечатлениями – так между ними зарождался дух товарищества.