Моя война - стр. 32
Кормят баландой, выдают хлеб, опять загоняют в вагоны. Ночь. Настроение паршивое.
Утро. Открывают двери: «Вылезай, приехали!» Станция Хаммер. Ведут лесом. Открывается вид на большой, геометрически правильно распланированный, чистый лагерь «Шталаг-326». Всех прибывших выстроили. К строю подошёл печально знаменитый дядя Саша – огромный рыжий белорус. Он держал за поводок собаку. Рядом стоял немецкий офицер. «Есть ли мои земляки? Я из Полесья», – спросил дядя Саша. Кто-то нашёлся. «А ну иди сюда». Тот подошёл. Дядя Саша начал громко расспрашивать, откуда он. Ответ парня ему не понравился. Последовала сильная оплеуха. Парень упал на землю. «Не ври, сукин сын», – сказал дядя Саша. Теперь уже спросил немец. «Я был в плену, жил на Урале (он назвал город), работал у купца (назвал фамилию). Есть ли кто-то оттуда?» Нашёлся один. Вызвал, спросил. Ответ тоже не удовлетворил. Оплеухи не было, но офицер прочитал короткую нотацию о том, что врать нельзя.
Что касается судьбы дяди Саши, то вот что я узнал о нём в Бресте в июне 1945-го. Когда наши войска занимали Хаммер, дядя Саша не сумел бежать. Он спрятался в уборной, залез под стульчак. Освобождённые военнопленные долго искали его. Наконец нашли и утопили в уборной.
А тогда в Хаммере после знакомства с руководством нам принесли контейнеры с баландой и хлеб. Баланда была из брюквы. Контейнеры принесли немцы. Все заключённые ринулись в очередь. Конечно, вместе со всеми и я. И тут же получил мощный удар в челюсть, напрочь выключивший моё сознание. Но я всё же удержался на ногах. Оказалось, это обычный метод наведения дисциплины.
Медосмотр. Всем выдают тупые бритвы и приказывают брить волосы на всём теле. Посреди большого зала сидят немцы с палками. Кто закончил бриться, подходит к одному из них, и тот его осматривает. Если где остался волос, он бьёт палкой и отправляет доскабливаться.
В бараках холодно. Окон нет. Зима, правда, не суровая, но всё-таки зима. Режим строгий. Ночью выходить из барака нельзя. Лежим, тесно прижавшись друг к другу. А рядом штрафной барак, в котором мучают провинившихся. Целый день они маршируют. Ложатся, встают, ложатся, встают, бегут. Охраняют штрафной барак эсэсовцы из советских военнопленных – азиатов и кавказцев. Каждый барак выгорожен проволокой, чтобы заключённые не общались между собой.
Впрочем, мы там не задержались. Дня через четыре нас сажают в поезд и отправляют дальше. По рельефу местности нетрудно определить, что мы поднимаемся в горы и таким образом добираемся до станции Хобельхоф.
От станции до лагеря – рукой подать. Этот лагерь «6-А». Прибыли в сумерки, мороз, может, и не сильный для живущих в нормальных условиях, но нас пробирал до костей, ведь наши измождённые тела прикрывало жалкое тряпье.
При выгрузке из вагонов я постарался встать в числе первых в большой колонне, чтобы в бараке попасть ближе к печке. Почти бегом рванул до барака по тягуну (тягун – это длинный подъем: термин легкоатлетов-бегунов) в сопровождении охраны с собаками. Барак был без окон и дверей – все выломано и сожжено, но военнопленные, эти гениальные приспособленцы, мигом затопили печку всем, что горит. Наверху над печкой, на деревянных формах, лежала широкая, сантиметров 40, доска. Я первый заметил её и мигом решил, что она будет прекрасной постелью. Так оно и оказалось. На ней я хорошо устроился и спал без сновидений, хотя потом весь день откашливался и сморкался сажей.