Моя судьба. История Любви - стр. 34
Она была отделана розовым кружевом, а рукава были в оборках. Мать Розелины ласково сказала мне:
– Ну что ж, раз тебе блузка понравилась, я и для тебя сошью такую же! Я чуть было не прикусила язык. Я попала в ужасное положение: разве могла я обладать такой вещью, какой не было у моих сестер? Это противоречило непреложному правилу, которого придерживалась мама: «В семье Матье все дети должны одеваться одинаково!»
Но именно она-то и положила конец моим сомнениям:
– Милая моя Мирей, ты уже растешь («Ох! Не так уж и расту!» – подумала я). Надеюсь, ты скоро получишь свой школьный аттестат! Тогда будешь считаться взрослой и сможешь одеваться, как тебе нравится.
Красивая розовая блузка отправилась еще на год в шкаф. Розелина меня в ней так никогда и не увидела. После неожиданной смерти матери ее жизнь коренным образом переменилась. Случившееся стало ужасным ударом для моей подружки. Она была в полной растерянности и не могла осознать того, что произошло. Она чувствовала себя совершенно беззащитной. За девочкой приехала и увезла ее с собой бабушка, которую та почти не знала. И тогда я подумала, что совсем не так уж хорошо быть единственным ребенком в семье. После того как Розелина уехала из наших краев, я о ней больше ничего не слыхала. Крутая перемена в ее судьбе произвела на меня глубокое впечатление. И дело было не только в разлуке с близкой подругой, но в том, что я постигла важную истину. Пусть у меня и не было красивых платьев, как у Розелины, но зато мне было даровано другое: любовь, семейное тепло – глубокое, сильное чувство, навеки соединившее наших родителей, навсегда сплотило нас, детей, вокруг них и привязало друг к другу Все это я ощущала каждодневно, особенно по воскресеньям, и хранила в своей душе, как бесценное сокровище.
Ведь в воскресный день мы собирались все вместе.
День этот начинался с мессы. В церкви мы пели, папа и я выступали в роли солистов, а родственники и друзья составляли хор.
Есть люди, которые никогда не поют. Я наблюдала за ними в храме. У них рот будто на замке. Они не издают ни звука. Словно их заморозили. Они не решаются петь. Может, боятся, что у них это плохо получится, а может, им просто не хочется. И значит, у них на душе неспокойно. Меня так и подмывает сказать им:
– Пойте! Не важно, как, но только пойте! Если б вы только знали, какое это приносит облегчение! Думаю, что пташка, когда она расправляет крылья и пускается в свой первый полет, испытывает такую же радость! Пойте! И если у вас даже нет ни гроша в кармане, вы почувствуете себя богаче.
Мы, члены семейства Матье, пели все вместе и тогда, когда отправлялись на прогулку к Домской скале. Но в этом случае в наш репертуар входили веселые, задорные песни. Мы, дети, бежали вприпрыжку, уходили вперед, возвращались назад, и все кончалось тем, что малыши мчались наперегонки: каждый хотел оказаться первым наверху, у подножия огромного дуба. Родители шли медленно, не уставая любоваться открывавшимся оттуда живописным пейзажем: внизу был виден город и – главное – Рона.
– Это самая красивая река на свете, – уверял нас папа, который, к слову сказать, не так уж много путешествовал на своем веку.
Однако мы ему верили и до рези в глазах смотрели на Рону, сверкавшую на солнце.
Была еще одна причина, почему нам так нравилась Домская скала. Дело в том, что дедушка принимал участие в реставрации лестницы святой Анны, которая ведет к собору. Он даже участвовал в перепланировке старых садов. И всякий раз мы непременно подходили к гробнице Иоанна XXII. Оба Матье – и отец, и сын – считали образцом зодчества воздвигнутую здесь часовню, хотя во времена Французской революции ее колоколенки лишились своих куполов. Это обстоятельство постоянно порождало горячие споры между папой и дедушкой: