Моя (не)любимая бывшая - стр. 22
Почему это не Снежана?!
Я уже настроился, я уже…
Я так хочу ее видеть, что мне становится еще паршивее, чем до этого.
Неожиданно замечаю, как мать распахивает глаза.
— Мам, — зову ее.
— Что, мой сыночек? Мой хороший…
Она выглядит странно. Вроде улыбается мне, а глаза грустнее некуда, жалостливые.
Не удерживаюсь, задаю вопрос:
— Снежана приходила? Или хотя бы звонила?
— Нет, сыночек. — Ее улыбка увядает.
А у меня и подавно поводов для улыбок нет.
— Где мой телефон? — спрашиваю у мамы.
***
Барсег
Телефон мне приносят не сразу.
Отчего-то оказывается, что он у Вагана. Какого черта?
Брат приезжает в больницу вместе с отцом.
Они входят в палату.
Когда вижу Вагана, мне вдруг делается не по себе. В голове всплывают два коротких слова: «Давай, сдыхай!»
Слова, сказанные голосом брата. Точнее, хриплым шепотом, свистящим, пропитанным ненавистью. В памяти также мелькает картина — искренняя радость в глазах, нетерпение, и это сразу после того, как он пожелал мне сдохнуть.
Откуда это в моей голове? Отголоски глюков?
Скорей всего, так и есть, ведь большую часть прошлых суток я был не в адеквате, под действием неизвестных препаратов, потом опять же под действием лекарств, которые отправили меня в сон. Но отделаться от неприятного чувства не могу, а слова «Давай, сдыхай» так и лупят мозг.
Я не чувствую в себе достаточно сил, чтобы встать. Просто сажусь в кровати, приветствую родных, параллельно вглядываюсь в лицо брата.
— Ваган, как мой телефон оказался у тебя?
Он пожимает плечами, протягивает мне мобильный:
— Вот твой телефон, брат. Я в суматохе на автомате положил его себе в карман, а потом закрутилось. Забыл оставить его тебе, ты уж прости…
Я забираю телефон, кладу его на тумбу возле больничной койки, снова поворачиваюсь к Вагану.
Он смотрит на меня как обычно дружелюбно, при этом широко улыбается. Зубы у него белые-белые, такая улыбка а-ля рубаха парень. Но мне не хочется улыбнуться в ответ, наоборот — рука так и чешется дать ему в рожу.
Хочу прорычать: «Близко ко мне не подходи! Видеть тебя в своей жизни больше не желаю!»
Вот тебе и последствия глюков.
Не знаю почему, но я ему больше не верю. Совсем.
— Как ты, сынок? — спрашивает отец. — Лучше?
Мне намного лучше, да.
Я киваю, а потом снова устремляю взгляд на Вагана, который продолжает улыбаться.
— Скажи, брат, в твоем клубе посетителям часто подкидывают наркоту?
Как только это произношу, настроение в комнате резко меняется. Лицо отца перекашивает, впрочем Вагана тоже.
— Ты что такое говоришь? — хмурит брови он. — Не было такого!
— Тогда откуда в моем организме оказалась эта дрянь? — спрашиваю с надрывом. — Я не употребляю! В последний раз я ел и пил именно в твоем клубе…
— Ты уехал в четыре утра, что ты. Хочешь сказать, после у тебя во рту не побывало и маковой росинки? — хмыкает Ваган.
— Я выпил бутылку воды, — пожимаю плечами. — Купил ее запечатанную. Это все. О, еще стакан виски с тобой у меня дома. Ты наливал. Так что или меня отравили в твоем клубе, или это сделал ты у меня дома. Других вариантов нет, брат…
Я делаю особое ударение на последнем слове.
— Похоже, тебе вправду подсыпали дрянь в клубе, — цокает языком Ваган.
При этом смотрит на меня с большим сожалением, даже с долей вины.
— Сын, я думал, у тебя надежный бизнес, — скрежещет зубами отец. — А у тебя там людей травят, так, что ли?!