Моя навеки, сквозь века - стр. 2

– Там записка Василию Александровичу, – по всему видно, что и самой ей не по душе нести дурные вести барыне. Потому как записка – часто неотложные дела у штабс-капитана.

– Вася! Ну Бога ради! Какая записка?! Сочельник ведь! Бобринские будут с минуты на минуту. И… Софья…

Ну, она хотя бы перестала быть Сонечкой, и то хлеб.

– Кто принёс? – он проигнорировал мать, вытянувшуюся по струнке в кресле, сделал жест девушке.

Дама-призрак не постыдилась вытянуть шею, хочет попытаться углядеть, кто написал.

– Мальчик-посыльный, – горничная в мгновенье ока очутилась подле барина и протянула запечатанный конверт.

Василий пренебрёг ножом, так же, как и Тоня подносом, зная, что барин не терпит промедления в делах в угоду порядкам. Распечатав конверт, он быстро пробежал глазами короткую записку от Герасимова.

– Вели коня подать, – расторопная девица, кажется, и сама уже неслась в людскую. – Маман, служба, – штабс-капитан гвардии склонился к руке матери, пока та хватала ртом воздух, – не ждите меня.

вычитала

– Верхом?! Вася…

– Некогда…

Главный, а впрочем, единственный мужчина в доме, покинул своих дам.

Рука, затянутая в перчатку уже скользила по кованым перилам гранитной лестницы, взгляд Василия скользил по лепнине на стенах, а мысли были уже там, в недавно запущенной конторе американцев. Что-то стряслось в Зингере, прямо в сочельник.

“Только дипломатического скандала нынче не хватает. Ещё и американцы…”.

Благо, езды тут, от силы пять минут.

Особняк на Большой Конюшенной всё же согрел светом своего хозяина, заставив того удовлетворённо вздохнуть.

«А начальник охранки почём зря капитана дёргать не стал бы. Как там было… “приставленная охрана доложила о посторонних в здании… ночью, свет жгли”».

Неужто ошибся Василий и все разговоры о германских шпионах, кои только прикрываются торговой деятельностью, правда?

Лягнул пятками коня, глянув на конюшенный императорский дом – в здании в четыре этажа кое-где ещё горит свет, словно переговаривается с одиноким газовым фонарём возле дома. Конюшенный комплекс огромен не только размерами, но и историей – точнёхонько на углу штабс-капитан проехал призрака старого конюха. Дед этот, сколько Василий себя помнит, на углу этом и стоит, небось, там душа и покинула тело. Дальше в Шведский переулок, минуя конюшни и дома Шведской церкви… шведы! Даже в Петербурге ухитрились с комфортом разместиться своим городом.

Вот и сейчас несколько неотошедших витает над крыльцом их храма.

Кабы он так не спешил, остановился бы, послушать Божьи песни, ныне же – недосуг. Тем паче, что и в этом доме со стороны Малой Конюшенной, когда-то Конюшенном лазарете, где ныне Придворный музыкальный хор, тоже доносится концерт. Что у них за расписание?

Василий неоднократно хотел полюбопытствовать, мать, быть может, сводить. Только каждый раз, проезжая мимо – не до того было, а пешком же – всё бегом. Полупрозрачный раненый с перебинтованной головой смотрит из окна на капитана гвардии, пытается понять: авось, увидит, поможет.

Василий давно научился прикидываться – ничего не вижу, ничего не знаю.

Выехав на Екатерининскую набережную и напрямик до Невского – утопленники… десятки поди, только на Екатериненском канале, а сколько таких по всему Питеру? – Не счесть.

Василий зарылся поглубже в шинель. Самый короткий путь, он же самый холодный. Будто сама Кривуша, которую люди загнали в гранит, мстит за то людям. Не только холодом, но и зловонием, что сейчас, в скачке, в мороз, почти не чувствуется, но вот летом…