Моя Наша жизнь - стр. 6
Когда вернулись в Москву, мама работала в каком-то канцелярском магазине на Земляном Валу, где ее застала и денежная реформа 1947-го года, когда вся имеющаяся наличность, кроме оговоренной небольшой суммы, у всех граждан вдруг уменьшилась в 10 раз.
Когда папа был год без работы, постепенно были распроданы все наиболее дорогие безделушки, которые мама купила в Германии, но дома отсутствие денег не обсуждалось, хотя у мамы все чаще случались сердечные приступы, гипертонические кризы, нередко заканчивающиеся вызовом скорой помощи. Поэтому, когда папа, наконец, нашел работу, на которой и оставался до конца жизни (какой то «ящик» на Новослободской, НИИ оборонной техники с условным названием «Оргтрансмаш»), он настоял, чтобы мама ушла с работы, и она с тех пор до конца жизни не работала.
Через семь лет папа умер, маму признали инвалидом, и вначале мы получали с ней вместе 580 рублей, а когда мне исполнилось восемнадцать, ее пенсия до конца жизни составляла 370 рублей (тридцать семь после реформы 1961-го года).
После смерти папы единственным работником (и основным кормильцем) стала Валя. Мне нужно было еще два года учиться в школе, а через год после этого я вышла замуж, и еще через год родился Миша. Мы с Юрой подрабатывали, но наверняка на Валю падала большая (с ударением на «о») финансовая нагрузка.
Мы очень тяготились, что при этом Валя должна жить с нами в проходной комнате хрущовки, и только мамина рачительность позволила за два года после начала нашей работы собрать деньги на кооперативную квартиру, куда Валя переехала.
Мама жила сколько-то лет со мной, потом с Валей. Независимо от конкретного ее места, мы обе давали ей какую-то постоянную сумму в месяц и потому, что пенсия ничему реальному не соответствовала, и чтобы у нее было ощущение своих денег. Текущие расходы были на мне или Вале, так что мама копила эти деньги и была довольна, что может позволить себе делать нам существенные подарки ко дню рожденья или оплатить, например, съем дачи, куда мы неизменно ее вывозили на лето, – сначала одну, потом с Мишей.
Мама была не очень здоровым человеком, но мы никогда не видели ее лежащей в кровати. Её ключевые слова, кода мы болели, были «Надо перебарывать». По мере необходимости глотала таблетки от повышенного давления, головной боли, расстройства желудка – все без посещений врача, и всегда была на ногах.
Маму возмущала какая бы то ни была праздность, простой в делах. Классическую фразу, которую она в сердцах выдала Вале: «Или выходи замуж, или иди в аспирантуру, делай что-нибудь», – использую до сих пор, когда борюсь с бездействием кого-нибудь из моих близких.
От папы мы унаследовали впитавшуюся в сознание необходимость оберегать маму, заботиться о ее здоровье. За двадцать четыре года после смерти папы, при всех разъездах-переездах мы ни разу не оставили маму одну на ночь, будь то московская квартира или снятая на лето дача. Если уезжала или не могла приехать Валя, приезжала я. Мы все настолько привыкли докладываться маме с любой новой точки и звонить каждый день из командировок, что как-то на Уральской школе металловедов я шла вечером зимой несколько километров, потому что телефон нашего лагеря не работал. Я знала, что мама будет смертельно волноваться, что