Моя миссия в России. Воспоминания английского дипломата. 1910-1918 - стр. 27

Хотя некоторые положения договора были приняты болгарским правительством с удовлетворением, но, как оно считало, план в целом очень портило то обстоятельство, что контроль за его исполнением был возложен на Австрию и Россию – две наиболее реакционные и эгоистичные европейские державы. Таково было положение дел к началу Русско-японской войны, заставившей болгарское правительство пересмотреть свою позицию. Раньше болгары хотя и опасались российских интриг, но у них всегда оставалась надежда, что, если Болгария потерпит сокрушительное поражение в войне с Турцией, Россия придет ей на помощь. Теперь же они страшились не только оказаться в изоляции в случае неудачи в войне, но и того, что Австрия может воспользоваться российскими затруднениями и оккупировать северные районы Македонии. В связи с этим были возобновлены переговоры о заключении прямого соглашения с Турцией, и в апреле 1904 года был подписан договор, призванный послужить установлению более дружественных отношений между вассалом и сюзереном, хотя, из-за противодействия России, в него не удалось включить пункт о расширении мюрцштагских реформ на Адрианопольский вилайет, столь желанный для Болгарии.

Эти переговоры еще продолжались, когда я прибыл в Софию, вскоре после начала Русско-японской войны.

Что касается личных взаимоотношений с князем, то начало моей службы сулило самое благожелательное отношение с его стороны. Свое согласие на мое назначение посланником его величества и генеральным консулом князь Фердинанд выразил одной из тех красивых фраз, на которые он был такой мастер: «Enchantè de recevoir le fils de son père, qui ètait l’ami du mien».[42] С другой стороны, отношения между двумя правительствами долгое время оставались довольно прохладными из-за крайне русофильской политики, проводимой его высочеством. Эти отношения еще больше ухудшились вследствие одного инцидента, приведшего к возникновению личной враждебности между двумя дворами. Получив сообщение о смерти королевы Виктории, князь Фердинанд обратился в британское представительство, заявив, что желал бы присутствовать на похоронах, но при условии, что ему окажут прием как правителю Болгарии, а не как во время празднования шестидесятилетия восхождения королевы на престол, когда он числился представителем младшей линии дома Кобургов. Князю ответили, что при подобных обстоятельствах такая постановка вопроса видится неуместной и что невозможно произвести изменения в уже утвержденной церемонии. После этого его высочество отменил все приготовления к поездке. Он послал на похороны своих представителей, а сам провел этот день в Филиппополе, где праздновался день рождения княжича Бориса и по этому поводу был устроен парад и праздничный завтрак, на который был специально приглашен русский посланник в Софии. Князь Фердинанд счел этот, как он выразился, «неприятный эпизод» знаком неуважения к себе, но его поступок, как и следовало ожидать, восстановил против него короля Эдуарда.

Я всегда рассматривал Болгарию как наиболее важный фактор на Балканах, и с учетом новой ситуации, сложившейся после начала Русско-японской войны, мне бы особенно хотелось освободить ее от чрезмерной зависимости от России. Поэтому, вручая князю Фердинанду свои верительные грамоты, я, с разрешения лорда Лэнсдоуна, отметил тот сочувственный интерес, с которым правительство его величества следило за моральными и материальными успехами его страны, и подчеркнул его дружественные чувства к народу Болгарии. Однако, учитывая, что князь крепко держал международные связи своей страны в собственных руках и при этом был наиболее благосклонен к тем, кто умел польстить его самолюбию, взаимопонимание между правительствами могло быть достигнуто лишь при условии, что Сент-Джеймсский двор будет с ним на дружеской ноге.