Моя мама – ведьма. Книга вторая - стр. 10
Той, оказывается, уже исполнилось двадцать, но из-за тяжелых условий и рахита она не выросла, поэтому выглядела так странно. Альку таскали все, кто не имел стыда пользоваться придурковатостью и доступностью девушки. Она шаталась с компанией мужчин. И к ней стали относиться просто как к общей дешевой игрушке.
Меня накрывал ужас, когда Адам спокойно и с каким-то даже оттенком осуждения рассказывал мне все эти подробности. А я требовала все новых и новых подробностей. Он от меня отмахивался:
– Это не наше дело – спасать. Нравы. Да и вообще, она сама виновата. И мать ее – конченая. Что ты от меня хочешь? Я – фотограф, а не волшебник.
– Нужно помочь. Что-то сделать. Это ненормально. – Упиралась я.
– Что именно? – С какой-то ехидной улыбкой повторял Адам, который начинал меня раздражать своим узким мышлением.
Но ведь и я сама стала просто немым участником этой отвратительной сцены. И абсолютно ничего не предприняла тогда. При мне насиловали девушку, а я стояла и смотрела, оцепенев от ужаса.
Душа моя, видимо требовала своей реабилитации. Поэтому я напирала на Адама уже как юрист, напоминая статьи в законах. А он конфронтировал меня обычным – не забывай, в какой республике мы оказались.
Больше я, разумеется, никуда с Адамом не ездила. Я боялась снова наткнуться на какой-то беспредел. К тому же, нам стоило огромных усилий вернуться домой. Все дороги были оцеплены. Тот самый грохот, который я приняла за раскаты вестников грозы и дождя, оказались эхом настоящей войны.
Годы были неспокойные и непонятные, лишенные всякого смыла и права каждого из нас мечтать о чем-то стабильном, о светлом будущем. Девяностые годы, которые плавно перетекали в нулевые.
Та самая несчастная Алика, которая смотрела на меня обезумевшими огромными глазами, стала для меня символом целой эпохи, невероятного разврата, перемешавшегося с отчаянием и необратимостью.
Долго я не могла забыть этот взгляд святой и прокаженной. Отвергнутой и измазанной в чужих пороках души.
Лежа на больничной койке, я страдала не от мучившей меня диареи и рвоты, а от своего паталогического бессилия и от моей причастности к чему-то страшному и неотвратимому.
Адам приезжал меня навещать пару раз. И привез каких-то фруктов, которые врачи мне есть запретили. Я стала для него несексуальной и непривлекательной, превратившись во что-то сильно высохшее и изможденное.
Каждый раз, когда я включала телевизор и видела в нем яркие заставки, в которых мелькала и моя фигура, в моей голове происходил когнитивный диссонанс.
Все эти талантливые видеоролики никак не могли сложится в единую картину для составления портрета личности Адама, моего друга, который оказался таким же равнодушным к чужой беде, как и все остальные. Включая и меня, разумеется.
Мы боялись вляпаться во что-то грязное. И не выбраться из той неприятной ситуации. А это было очевидно. Адам научил меня не лезть со своим уставом в чужой монастырь.
Но чувство вины даже не за ту несчастную девушку, а за саму себя долго преследовало меня. Однажды я предала не Алику, а ту самую девушку, жившую внутри самой меня, которую не смогла защитить от рук бандитов и насильников.
Практически всю жизнь я покорно молчала о том, что со мной произошло. А сегодня, в подробностях описывая ту самую ужасную историю, я испытываю что-то вроде освобождения своей души.