Моя крайность - стр. 31
Такое я вижу впервые и это не идёт ни в какое сравнение: ни с приступами "белочки", которые я перевидала за свою жизнь слишком много, ни с отходняком после недельного запоя.
Время нарочно тянется медленно, удлиняя секунды до бесконечности. А мне становится невыносимо от бессилия и страха: за слабую себя, и за буйного Максима, который естественно страдает сейчас от чего-то непонятного. И ему в разы хуже, чем мне, охваченной паникой.
– Максюш, – срываясь на жалобный плач, скинув одеяло на пол, сажусь на Максима сверху.
С трудом возвращаю дергающемуся телу горизонтальное положение, уложив обратно в мягкие подушки. Влажные волосы, сбившиеся в причудливые вихры, липнут к его лбу, покрытому испариной. Макса трусит, прокатываясь по мышцам неконтролируемой судорогой, а та без спроса передается моим бедрам, плотно прижатым к мужскому торсу.
– Просыпайся, пожалуйста, – шепчу, уткнувшись в грудь лбом, чувствуя как под ним грохочет сердце, готовое сломать ребра и вырваться из парализующего фобией сна. – Пожалуйста.
Целую его солёные щёки от своих же слез, смотря как резко распахиваются глаза. Широко открытые, пугающе бесцветные и ничего не понимающие, даже не пытаются сфокусировать взгляд, взирая куда-то сквозь меня.
– Слезь, мне больно, – шелестит пересохшими губами, кривится и высвободив левую руку, принимается растирать старую травму на оперированной ключице. – Ну-у-у.
Схватив меня за плечи, отталкивает, вроде не грубо, но с заметным раздражением сжимая пальцы. Ничего не остаётся, как подчиниться и я спешно спрыгиваю на пол, ощутив ступнями отрезвляющую прохладу ламината.
– Что это было?
Со слегка отхлынувшим беспокойством спрашиваю у Максима, который уже успел сесть на кровати, сгорбившись и уперевшись локтями в колени, а сжатыми кулаками во взмокший лоб.
– Ни-че-го. Просто ночной кошмар, – рассеяно трёт лицо ладонями, но складывается такое впечатление, что всего лишь избегает моего любопытного взгляда.
– Я могу чем-то помочь? У меня есть в рюкзаке обезболивающее, очень хорошее, – плавно шагнув, неуверенно кладу руку на острый выпирающий плечевой сустав, нежно поглаживая влажную кожу. – Я купила обезболку когда клевер набивала, а мастер категорически запретил пить. Сказал, что это может навредить рисунку и тот поплывёт, – непонимающе пожимаю плечами. Зачем я ему это рассказываю?
Болтаю без умолку, вроде как с целью разрядить обстановку утра, начатого со стресса. Но полной уверенности, что моя болтовня хоть как-то трогает собеседника – нет. Он закрыт от меня и физически – сгорбленной позой, и эмоционально, отгородившись молчанием, смешанным с тяжёлым дыханием.
– Не надо, – огрызается Макс, морщится, отбрасывая мою руку, пальцы которой оказались в непозволительной близости со шрамом. – Не трогай!
– Болит же, – обеспокоенно говорю скорее самой себе, чем ему. – Есть наверное мази и…
– Я привык, нечего меня жалеть, – смотрит исподлобья при этом продолжая страдальчески кривить полноватые губы. Приобретённое физическое увечье причиняет ему страдания, от которых он усердно открещивается, делая вид, что двенадцати сантиметровая полоса, бугристым скоплением сшитой кожи, его не волнует. Не раздражает и не напоминает о катастрофе, разделившей его жизнь на до и после. А я не понимаю истинной причины, то ли моё присутствие, то ли забота, принятая Максимом за жалость, так сильно его бесит.