Моя чужая жена - стр. 25
Редников-старший яростно мерил шагами комнату.
«Дурак! Безмозглый напыщенный молокосос! Ни черта не знает о жизни, рос как в теплице, у папы с мамой за пазухой. Теперь вот бунтует. Возомнил себя черт-те кем! Он даже и не представляет себе, куда могут завести эти его разоблачительные выходки».
– Что это за мерзость ты наснимал, – начал Дмитрий, медленно, тяжело выговаривая слова. – Эта грязь никакого отношения к искусству не имеет.
– Это «Париж глазами русского», – хорохорился Никита.
«Ведь если узнают, пронюхают, – лихорадочно соображал Дмитрий. – Этот обалдуй, конечно, разболтал все приятелям. Из ВГИКа попрут, это уж как пить дать. «Париж глазами русского»… Может, удастся выдать за антикапиталистическую пропаганду?»
Никита, расценив молчание отца как начало отступления, принялся нападать:
– За эту, как ты говоришь, мерзость и грязь мне первую премию дали. А для тебя, конечно, искусство – это доярок снимать. Трактористов там всяких, передовиков производства… Наши колхозы самые колхозные в мире, так?
– Что ты понимаешь, мальчишка! – взвился Дмитрий Владимирович. – Искусство не должно тыкать носом в дерьмо. В нашей советской стране нет ни проституции, ни гомосексуализма. Или тебе это не известно? И советскому зрителю незачем на это смотреть, ему это неинтересно. Кино должно дарить надежду, радость!
Никита, скривившись в скептической ухмылке, выслушал монолог отца и отвесил ему шутовской поклон – мол, браво, товарищ Редников, благодарим за пламенную речь.
– Ты бы хоть передо мной не выпендривался! Как будто я не знаю, что ты снимаешь все это благолепие, потому что боишься… Потому что верно служишь им! – Никита махнул рукой в сторону висевшей на стене фотографии, где молодому Редникову вручали Сталинскую премию. – Ну да, у меня же «головной убор не в порядке», я не понимаю ничего, не вижу… И это после всего, что они сделали… Мало тебе родителей твоих, мало того, что мать все эти годы – с тех пор как ты шишкой стал, в загранку ездить начал – в большой дом таскали, психичку из нее сделали… А ты все это терпел, глаза на все закрывал. Да еще и хвалебные оды им пел!
– Ты же видел мои последние материалы, – тихо, все еще пытаясь побороть заливающий глаза гнев, начал Дмитрий Владимирович.
– А что материалы… – картинно расхохотался Никита. – Ну снял, да… Поигрался в свободу… Ты же все равно все вырежешь, как только ОНИ прикажут! Для тебя ведь никого дороже нету, чем начальственная задница. Вчера, когда у матери приступ был, ты даже с места не сдвинулся. Разумеется, сверху же пришли, нужно прогнуться как следует, а то за очередной эпос премии не дадут!
Уже не в силах сдерживаться, Дмитрий шагнул к сыну и наотмашь ударил его по щеке. Никита отлетел в сторону, впечатался спиной в буфет – и тяжелая хрустальная пепельница сорвалась и покатилась по полу.
Никита, с трясущимся лицом, закрыв рукой горящую щеку, продолжал выкрикивать, инстинктивно пятясь от наступавшего отца.
– Ты всю жизнь боялся… – Голос его срывался на всхлип. – Отберут! Снимать не дадут! А то еще посадят! Лишь бы успех, лишь бы премии государственные, полные залы… Чтобы студенткам интервью давать – божество в интерьере, ага? А мать – к черту, да? Лес рубят – щепки летят!
Редников, уже не соображая, что делает, сжимая кулаки, надвигался на сына.