Мой ветер перемен. Часть 2. Если любишь — солги - стр. 10
— Что значит — не можешь лгать? — медленно произнёс Фалько.
— То и значит. — Стало грустно: ведь не поймёт. Никто не понимает. — Знаешь, как жандармы меня нашли? По имени. В Тамоне я хотела назваться Жаклин Луазье. Так же, как записывалась в гостиницах, в которых ночевала по дороге из Каше-Абри. Собралась с силами, открыла рот и сама не поняла, как сказала: «Верити Войль». Думаешь, я сумасшедшая?
Фалько покачал головой.
Он слушал меня очень внимательно, и это внимание побуждало продолжать:
— В детстве нас учат всегда говорить правду, даже если это неприятно, стыдно или страшно. Разбил чашку — признайся. Школьный приятель ворует конфеты из чужих портфелей? Скажи в лицо, что он поступает дурно. А ещё нас учат вежливости. Добрый день, спасибо, пожалуйста, очень приятно, рад вас видеть. И неважно, если на самом деле совсем не рад.
Во втором классе у меня вышла история со школьной директрисой. Она была огромная, громогласная и злая. Девочки дали ей прозвище Саблезуб. В классах мы здоровались с учителями хором, и никто не замечал, что я открываю рот просто для вида. Но однажды я столкнулась с мадам Саблезуб на улице недалеко от дома. И не сумела заставить себя пожелать ей доброго дня. Если бы ты слышал, как она кричала! А я стояла перед ней, заливалась слезами и не могла выговорить ни слова.
Потом были другие случаи. Но уйти мне пришлось из-за драки.
— Ты кого-то побила? — удивился Фалько.
— Меня побили. В классе была компания девочек. Их родители составляли верхушку местного общества. Городской судья, заместитель мэра, банкир, редактор ежедневной газеты, владелец гольф-клуба...
Сколько раз в мыслях я возвращалась к тому случаю, после которого вся моя жизнь пошла наперекосяк и из обычного ребёнка я превратилась в затворницу, а потом в изгоя.
— Как-то одна из девочек, Мари Штайнбринкер, принесла в школу новую куклу. В то время в моду вошли куклы-младенцы с тремя лицами. Первое плачет, второе смеётся, третье спит. Но видно всегда одно, два других спрятаны под чепчиком. Менять лица можно поворотом рычажка на макушке. Мари как раз показывала куклу подругам. Помню, как она обернулась и ехидно спросила: «Что смотришь, Войль? Хочешь такую?» Я ответила: «Вот ещё!»
Наверное, это звучало ужасно глупо. Девочки, куклы... Собственно, в нашей маленькой стычке не было ничего исключительного. Дети часто говорят, что думают, без жалости и оглядки на условности. До определённого возраста я вообще не ощущала, что чем-то отличаюсь от других.
Вспомнилось, как Шарлиз, подружка Мари, топнула ножкой:
«Ты просто завидуешь. Твой папочка-чертёжник никогда не купит тебе такую куклу!»
«И не надо! Она мне не нравится».
Тогда я этого не поняла, но, очевидно, мой ответ сильно задел Мари. Её лицо сморщилось:
«Может, и я тебе не нравлюсь?»
«Не нравишься».
«И что тебе не нравится?» — допытывалась она.
«Ты задаёшься, и у тебя нос кривой».
— Да, так и сказала, — я выдавила улыбку, пытаясь понять, как Фалько воспринимает мою историю. Его глаза загадочно мерцали в свете костра. — Мари сильно толкнула меня и выронила куклу. Одно лицо раскололось. А после уроков подружки подкараулили меня в школьном дворе и потребовали, чтобы я на коленях просила прощения у Мари. Когда я отказалась, повалили и стали бить. Разбили нос и губы, порвали платье, изваляли в грязи. Потом все пять девочек утверждали, что я нарочно сломала куклу и сама затеяла драку. Мадам Саблезуб заявила, что я опасна для других детей и меня следует показать психиатру. Тогда родители забрали меня из школы, и следующие семь лет я училась дома.