Размер шрифта
-
+
Мой, твой, наш Владимир Высоцкий. О поэте, пророке и человеке - стр. 2
Пророков нет в отечестве моём,
А вот теперь ушла и совесть.
Он больше не споёт нам ни о чём,
И можно жить, совсем не беспокоясь.
Лишь он умел сказать и спеть умел,
Что наших душ в ответ дрожали струны,
Аккорд его срывался и звенел,
Чтоб нас заставить мучиться и думать.
Он не допел, не досказал всего,
Что было пульсом и в душе звучало.
И сердце разорвалось оттого,
Что слишком долго отдыха не знало.
Он больше на эстраду не взойдёт
Так просто, вместе с тем и так достойно.
Он умер! Да! И всё же он поёт —
И песни не дадут нам жить спокойно.
Никита Высоцкий
Мой Гамлет
Проживая жизнь шекспировского Гамлета на подмостках всего мира, Высоцкий в собственных чувствах и видениях, личным примером показал, что как и пятьсот лет назад, так и сегодня нельзя жить вчерашним днем, что наше высшее духовное «Я» должно всегда брать верх над низменной природой человека.
Он верил только белым Божьим снам,
Не жаждал привилегий принца,
Как Гамлет, он в проточных водах по ночам
Отмывался от дневного свинства.
И спал на шкурах, мясо ел с ножа,
Говорил, что оспою болело время,
Отказавшись от привилегий дележа,
Пропускал слова сквозь собственное темя.
В. Жердев
Мой Гамлет
Я только малость объясню в стихе,
На всё я не имею полномочий…
Я был зачат, как нужно, во грехе, —
В поту и нервах первой брачной ночи.
Я знал, что, отрываясь от земли,
Чем выше мы, тем жестче и суровей.
Я шел спокойно прямо в короли
И вел себя наследным принцем крови.
Я знал – все будет так, как я хочу.
Я не бывал внакладе и в уроне.
Мои друзья по школе и мечу
Служили мне, как их отцы – короне.
Не думал я над тем, что говорю,
И с легкостью слова бросал на ветер —
Мне верили и так, как главарю,
Все высокопоставленные дети.
Пугались нас ночные сторожа,
Как оспою, болело время нами.
Я спал на кожах, мясо ел с ножа
И злую лошадь мучил стременами.
Я знал, мне будет сказано: «Царюй!» —
Клеймо на лбу мне рок с рожденья выжег,
И я пьянел среди чеканных сбруй.
Был терпелив к насилью слов и книжек.
Я улыбаться мог одним лишь ртом,
А тайный взгляд, когда он зол и горек,
Умел скрывать, воспитанный шутом.
Шут мертв теперь: «Аминь! Бедняга! Йорик!»
Но отказался я от дележа
Наград, добычи, славы, привилегий.
Вдруг стало жаль мне мёртвого пажа…
Я объезжал зелёные побеги.
Я позабыл охотничий азарт,
Возненавидел и борзых, и гончих,
Я от подранка гнал коня назад
И плетью бил загонщиков и ловчих.
Я видел – наши игры с каждым днём
Всё больше походили на бесчинства.
В проточных водах по ночам, тайком
Я отмывался от дневного свинства.
Я прозревал, глупея с каждым днём,
Я прозевал домашние интриги.
Не нравился мне век и люди в нём
Не нравились. И я зарылся в книги.
Мой мозг, до знаний жадный, как паук,
Все постигал: недвижность и движенье.
Но толка нет от мыслей и наук,
Когда повсюду им опроверженье.
С друзьями детства перетерлась нить, —
Нить Ариадны оказалась схемой.
Я бился над вопросом «быть, не быть»,
Как над неразрешимою дилеммой.
Но вечно, вечно плещет море бед.
В него мы стрелы мечем – в сито просо,
Отсеивая призрачный ответ
От вычурного этого вопроса.
Зов предков слыша сквозь затихший гул,
Пошёл на зов, – сомненья крались с тылу,
Груз тяжких дум наверх меня тянул,
А крылья плоти вниз влекли, в могилу.
В непрочный сплав меня спаяли дни —
Едва застыв, он начал расползаться.
Я пролил кровь, как все, и, как они,
Страница 2