Мой талантливый враг - стр. 16

Я все-таки открыла шкафчик, вот только мой триумф быстро обернулся кошмаром. Потому что мерзкая липкая жижа плеснула на меня, едва створка отъехала в сторону.

Вчера я лучше держала удар.

Что изменилось?

Тишина наконец-то лопнула, только разразилась не овациями, а дружным смехом и свистом.

Что ж кто-то из композиторов однажды сказал, что хуже истовой ненависти может быть только всеобщее равнодушие. Сегодня я поднялась над собой на целую ступень. Вся академия собралась поглазеть на меня.

Блеск.

Чем бы не залили мой шкафчик, оно уничтожило не только мои тетради и книги, но впиталось в мантию и сумку, склеило металлические тарелочки бубна, сделало мои пальцы липкими и лишило всяческой возможности защищаться.

– Сейчас! – раздалось откуда-то из толпы.

Я лишь испуганно вскинула руки, ожидая, что меня вновь чем-то закидают, но сегодня адепты высоких искусств были изобретательнее, и меня всего-навсего обсыпали перьями, которые тут же пристали к пальцам, мантии и совсем недавно идеально чистым туфлям.

Все кричали, хлопали и улюлюкали.

В жизни не слышала столько обидных слов за раз. Что ж Винсент и тут был прав, его группу все любили, а меня отчаянно терпели, и прямо сейчас на мне отыгрывались не только за сорванное выступление Парамнезии, но и за все остальное, включая жёсткую политику моего отца. В нашей академии, где каждый пятый появился на свет в Хангрии, а каждый третий так или иначе породнился с нашими южными соседями, многие решения относительно взаимоотношений Острайха и Хангрии вызывали подчас справедливое негодование. Запреты на браки, ограничение гражданских прав, жёсткие миграционные правила.

Из-за многочисленных бунтов, вызванных хангрийцами в прошлом, стране пришлось взять под контроль каждого жителя, каждую семью, чтобы не допустить новой войны или революции.

Но меня это мало волновало, я всего лишь хотела учиться музыке, быть как все. Я дочь моего отца, но это не значит, что его решения – это мои решения.

Две руки легли мне на плечи и уверенно повели сквозь разъяренную и заряженную толпу. Вот и все. Сейчас меня на части растерзают. Прижала руки к лицу, забыв о липкой дряни и перьях. Отдернулась, но поздно, часть этого месива теперь осталась на щеках и под глазами. Все жутко чесалось и кололось, а я даже смахнуть это не могла.

Слишком долго идём. Толпа и крики остались позади. Лестница, уходящая куда-то вверх, проснулась под моими ногами, длинные коридоры. Грубый толчок в дверь где-то над моей головой, ленивые гитарные переборы, а затем не менее грубое:

– Полюбуйся, Винсент!

– Виви?

Музыка оборвалась, прыжок, скрип старых половиц.

– Я все ещё не разговариваю с тобой после вчерашнего. Не обольщайся. Просто посмотри, что ты натворил.

Сестра Вестерхольта подтолкнула меня вперёд, и я попыталась открыть тяжёлые веки, на которых словно тоже выросли перья.

– Кто это? О…

Лёгкий смешок, который тут же сменился кашлем.

– Ну не я же сделал это с принцессой-зубрилкой.

– Конечно, Винс. У тебя вокруг все виноваты, кроме тебя. И дисквалифицировали нас тоже не из-за тебя. Чертовски удобная позиция.

Он молчал, и я бы многое отдала, чтобы увидеть сейчас его лицо.

– Исправляй. Только представь, что нам всем устроит её отец, если узнает?

Они обсуждали меня так, словно я не стояла рядом, а Виви все ещё подталкивала меня вперёд. Но я как-то не спешила шагать к Винсенту.