Мой первый раз. Книга вторая - стр. 16
Когда меня брали с собой на работу, это были лучшие дни! Я шлялся по НИИ, заходил в какую-нибудь комнату, меня не гнали, кто-то со мной рисовал, кто-то мне что-то рассказывал, а уж какой я был гордый, если мне давали помочь – подавать гирьки в лаборатории, измерять какие-нибудь штуки, что-то кому-то отнести. Чувство причастности и вовлечения – это, конечно, ужасно приятно.
Мамка у меня была враждебная, с кем-то у неё были какие-то тёрки (что удивительно, эти люди мне нравились особенно, и я часами сидел у них, и ко мне они были очень добры). А те, кто нравился мамке, не очень нравились мне.
Ну и вот, меня уже на работе все знали, я тоже там, типа, свой. А у таких НИИ же обычно куча корпусов, куча отделений. Ну и вот как-то в наш отдел (гордо я как, да?) приехал этакий стареющий павиан. Он таскался за молоденькими девочками, постоянно рисовался. Сам же был невзрачный, пузатый, лысеющий, некрасивый дядька. Причём, не очень обаятельный и не харизматичный. Но он был каким-то начальником и сам себя считал ого-го.
А у меня в детстве какая-то была связка неразрывная, что если человек толстый, то он старый. Ну вот как будто молодые толстыми не бывают. Я думаю, что моя любимая бабушка-соседка тому причина: она была такая толстая, что ходила с большим трудом, на мой вопрос “Почему ты такая толстая?” (Ну, у меня-то бабка-принцесса была стройная и статная) ответила: “Так я старая”. Ну у меня, видимо, и сложилось. А бабка у меня, я считал, не старая. Вот и всё.
И вот приехал к нам этот дяденька, который всех своими сальными шуточками достал (это лёля потом рассказывала, когда они звёздный час мой пересказывали дома и всем знакомым кучу лет) и приставаниями, видит – ребёнок, и, естественно, вступил в общение. Мне было лет пять, в пять лет я не только говорил и рассуждал внятно – обсуждал с одной из начальниц постулаты ушу (она занималась, рассказывала мне, ну и мы вот об этом разговаривали). И вот этот дяденька начал со мной сюсюкать, ну, типа: “А кто это у нас? А это у нас цей сыно-о-оцек?”
Я отвечал, отвечал, а у него какие-то вопросы для умственно-отсталых, и вообще говорит как-то странно. И вот я в какой-то момент сочувственно говорю:
– Дяденька, почему ты так странно разговариваешь, ты что, больной?
Он сбился, люди в гогот. Дядька куда-то покрасневший свалил.
Но было и на бис.
Ну то, что люди сваливают, это для меня было нормально, ну, они же работают, понятно, что по работе убежал. Без обид.
Ходили мы туда-сюда и вышли на круг, в смысле, в какой-то комнате, где чаи гоняли, и там мы с этим дядькой снова встретились.
А там молодые девчонки, они как-то со мной возятся, он тоже как-то там пытается пристроиться. А я дружелюбный – я к дядьке ничего плохого не испытывал, ну дядька да дядька.
И вот я ему что-то показываю и говорю:
– Ну ты что, не видишь?
А он, рисуясь:
– Да, Слав, я уже не вижу, я ж старенький стал.
И типа девкам глазами зыркает. А я ему опять сочувственно:
– Да-а-а, дядя, старый ты, и пузо у тебя здоровое, и лысина.
А он пузо это чуть ли какими-то корсетами не перетягивал, скрывая! Лысину зачесывал.
Девки опять в хохот, дядька покраснел, тётки постарше пытались сдерживаться, выскакивали в коридор и там хохотали.
Потом я уже не знаю, но мне лёля рассказывала, что они потом долго хохотали, что он меня когда видел, по кривой дуге обходил. И девки молодые, когда он приезжал и я был в НИИ, звали меня к себе, потому что он тогда к ним не зайдёт и не будет нудеть.