Мой друг Марсель Кузьмич - стр. 3
Чертыхаюсь, перехватываю его в прыжке и отношу в угол, где у него столовая. Вилкой цепляю пять макаронин, выкладываю в блюдце и подсаживаю кошака:
– И только попробуй не съесть!
Марсель Кузьмич (папашу егоного Кузей величают, да) усаживается напротив и с минуту разглядывает меня, слегка наклонив голову и широко распахнув бездонные глаза. Он явно хочет сказать: «Хозяин, ты идиот, да?»
Потом перешагивает через корм, лупит меня султаном хвоста по носу и, добравшись до коврика, падает поперёк него. Он всегда – падает и всегда – поперёк, будь то коврик, коридор или кровать. Ага, ещё по диагонали может. Чтоб рядом уж точно никто не прилёг.
Вечером выбрасываю поблекшие сухие макароны из котовой тарелки в мусор.
А трапезничаю, закрывшись в спальне и приперев дверь стулом.
Самый главный в семье
Когда жена с дочерью, в тесной душной сумке принесли Марсика от прежних хозяев, ему исполнилось 2,5 месяца. Он казался слегка испуганным, умещался у меня на ладони всеми четырьмя лапками и норовил оставить лужу в укромном месте.
– Папа, – спросила дочь, – Марсик теперь – член нашей семьи?
– Ага, – ответил я. – Главный.
– Но он же не самый сильный!
– Зато он – самый слабый.
– Раз он главный, мы должны его слушаться? Но он же – слабый…
– Нет, не слушаться. Мы просто должны его любить.
Со временем
– Папа, а почему ты говоришь, что Марсик – твой лучший друг?
– Потому что он останется со мной до смерти. Своей или моей. А я – с ним.
– А! – отвечает дочь и утаскивает вырывающегося кота с собой.
Поняла?
Вряд ли…
Но поймёт. Обязательно поймёт.
Со временем.
Котоконь
Часов в 10 вечера в Марсика обычно ненадолго вселяется дух безымянного дикого коняги. Лошади Пржевальского там, или иной какой неизвестной кобылы.
Марсель Кузьмич позабыв про флегматичность, доставшуюся ему от многих поколений шотландских котов, начинает с мявканьем скакать по квартире. Развивая скорость небольшого болида. Не стойте у него на пути, снесёт, аки ураган средней тяжести.
Когда котяра с цоканьем проносится по линолеуму, я успеваю расслышать в его топоте звук копыт коня д’Артаньяна, тащащегося по парижской мостовой.
Иногда к котоконю присоединяется ребёнок. И они вдвоём превращаются во всадников Апокалипсиса. Дочь сносит стулья, а Кузьмич – пустые бутылки из-под воды. Бутыли с сухим пластиковым треском катятся к входной двери, теряя по пути пробки.
В антракте Марс валяется в чугунной прохладной ванне с высунутым, как у собаки, языком, и тяжело дышит. Отдышавшись, мчится дальше, задрав рыжие глазищи, роняя клочья шерсти и не вписываясь в повороты.
– Харэ, буцефалы! – говорю я действующим лицам спустя 20 минут подобных скачек.
И дочери:
– Успокой своего Росинанта.
Дочь о чём-то шепчется с котоконём, и через пять минут тот заваливается под стулья дрыхнуть. Ребёнок и кот давно наши общий язык и вполне друг друга понимают.
Слышу марселево сопение. Потом – храп.
Храпят Скоттиши упоённо, с посвистом и трелями. Строение носоглотки этому зело способствует.
На время сна дух мустанга покидает тело котяры. До следующего вечера.
Пора ложиться.
Мохнатый оглоед разбудит меня в пять.
Майор
По осени на огонёк заглянул участковый. Целый майор. До него приходил старший лейтенант.
Где—то, год назад.
Так же, как его предшественник, нынешний околоточный надзиратель интересуется проживающими в квартире, на этаже, подозрительными личностями, обшаривает взглядом обстановку. Ответы фиксирует в журнал. Пистолет, наручники, бляха. Всё на своём месте. Сам немного рыхловат. Возраст сказывается.