Мой бессердечный муж - стр. 2

И в ту же секунду в мой расколотый на части мир ворвались звуки. Кто-то мерзким, скрипучим голосом раз за разом повторял:

– Ча-ча! Ча-ча! Нако-р-р-р-ми Р-р-р-ико! Хочу о-р-р-р-ехи…

Это чудовище грассировало звуком «р», который выворачивал мозги. Я застонала, села и сразу схватилась за голову: она трещала как переспелый арбуз, будто готовилась лопнуть.

– Заткнись ты уже!

Не глядя, я схватила подушку и кинула ее в сторону воплей. Что-то с грохотом свалилось на пол, крик мгновенно захлебнулся.

Стоп!

Мозги потихоньку включались в работу. Я была в парке, на снегу, избитая пьяным мозгляком. Откуда у меня взялась подушка?

Я распахнула глаза и икнула от неожиданности, настолько мое окружение отличалось от того, что видела раньше.

Я сидела на широком низком ложе. Четыре его столбика упирались в потолок, а вокруг них, подвязанные витыми шнурами, волновались под теплым ветерком легкие шторы балдахина. А прямо передо мной на столике стояла в стеклянной высокой колбе единственная роза.

– Мамочки мои? Где я?

Я пригляделась.

Роза?

Или не роза?

Неужели я переместилась вместе с букетом?

Цветок был очень странный, будто сделанный изо льда или стекла. Темно-красная серединка бутона бледнела к краям лепестков, покрытых инеем, теряла свой цвет, становилась полупрозрачной, как тончайшее стекло.

На дне необычной вазы сиротливо лежало несколько алых лепестков.

И в голове вспыхнуло воспоминание о сказке «Красавица и Чудовище». Горящая алая роза, роняя лепестки, символизировала любовь, которую Чудовище должен был обрести. Нежный цветок, помещённая под стеклянный колпак, – это символ преданной любви, которую хочется хранить всегда.

Так, и кто хранит эту любовь здесь?

Я вытащила розу, подула на нее, согревая теплом, но иней никуда не исчез. Тогда потрясла ее, в воздухе разлился мелодичный звон.

– Твою ж мать! Это что за фигня на палочке? Искусственная, что ли?

Роза одновременно казалась живой и мертвой. Немного дивясь такому совпадению, я осторожно вернула цветок в вазу, огляделась и еще больше поразилась.

Во-первых, был солнечный день, а не поздний вечер. Блики лучей лужицами растеклись по темному деревянному полу, начищенному до блеска.

Во-вторых, я находилась в помещении, обставленном хорошо, но мебель иначе как древним антиквариатом назвать было нельзя. Низкие столы, кресла и пуфики, обитые парчой с тисненым рисунком, отдавали стариной. Но пахло в комнате хорошо. Нос не улавливал запаха затхлости, как в музеях, или плесени. Везде в глиняных мисках горели ароматные свечи.

«Так, без паники! – успокаивала я себя, осматриваясь. – Ты жива, здорова, в тепле. С остальным как-нибудь справишься!»

Я прошлась по комнате, выглянула в раскрытое окно и отшатнулась: огромный двор был полон людей, одетых в сине-голубую униформу. Они суетились, бегали, переносили то горшки с цветами, то ковры, то подносы с едой, перекрикивались резкими голосами.

Удивительно, но я понимала их.

– Лита, мерзкая девчонка! Проверь барышню! – рявкнул седой мужчина со стеком в руках.

– Уже бегу! – ответил ему звонкий голосок.

Пока меня не заметили, я попятилась в глубь комнаты, и тут поймала отражение в огромном зеркале.

Поймала и застыла: на меня смотрела совершенно незнакомая девушка. Ее голова была перевязана белой тканью, а длинные светлые волосы распущены.