Мост через бездну. Вся история искусства в одной книге - стр. 46

Само название картин говорит о быстротечности и мгновенности всего сущего. «Слушая соловья в летнюю ночь», «Бабочка на цветке» – все мгновение и несовершенность. Происходящее сию минуту, а не произошедшее.

Даосы, особенно в раннюю пору свою, в отличие от сословных обывателей конфуцианского общества, были людьми непредсказуемыми и экстравагантными. Они, как правило, не носили тщательно подобранных одежд и косметики. Мягкие халаты, зонтики и веера. Проповедь недеяния не без основания раздражала конфуцианских правителей. Но именно с даосами, бравировавшими улыбкой безмятежности и недеянием, связаны многие открытия в науке, искусстве, архитектуре. Говорят, что «творит» созерцание и человека создал не физический труд, но мысль и откровение. Одним словом, явление лошади-дракона в минуты глубокой медитации. Один мудрец по имени Цзун Бин писал: «Не покидая своего сидения, я достигаю пределов мира, не изменяя велению небес, в одиночестве внимаю пустынной шири…»

Современник Цзун Бина герой Шекспира поэт Меркуцио говорил: «Заключите меня в скорлупу грецкого ореха, и я стану обладателем Вселенной».

Разумеется, оба учения – и даосизм, и конфуцианство – менялись с течением времени в соответствии с историческими эпохами. Скорее этико-философское учение, нежели религия, даосизм и конфуцианство, не обожествило своих учителей, они не сделались богами, и в этом их особая устойчивая сила. «Все сущее под небом рождается в бытии, бытие само рождается в небытии. Вот ответ на вопрос о происхождении «всего» (Дао).

Древняя китайская живопись не описывает внешние формы мира, но прикасается к возникновению его из тайны бытия, передает трепет внутренней энергии природы и человека, т. е. совершает обратный европейскому путь познания и описания.

Пустота – белое, как максимальное средоточие всех цветов. В современной живописи есть лишь один аналог этому понятию. «Белый» период супрематизма Малевича.

Одухотворенно-одушевленная праматерия мира, из которой возникает все и куда все возвращается. Владимир Набоков в биографическом романе «Другие берега» пишет о жизни как о мгновенной вспышке между двумя абсолютными пустотами.

Для художников Древнего Китая по определению Цзуцияма есть четыре пути духовного самосовершенствования:

Совершенно ясно, что «очищать свое сердце» и «бежать легкой славы» – даосские заповеди. А «вникать в книги» и «искать дружбы возвышенных людей» – рекомендация конфуцианства.

Актуальны эти рекомендации и по сей день для творческих людей, чем бы они ни занимались – поэзией, математикой, кинематографом или живописью.

Мы уже говорили о значении, которое культура Китая имеет для Европы, России, а сегодня и для всего мира. Неоконфуцианство, где уже невозможно отделить сплетенье побегов конфуцианства и даосизма от прочно укорененной древней традиции, сегодня стало и «китайской медициной», «фэн-шуй», и современными чудесами темпов развития.

В старой теории китайской живописи, созданной за многие века развития великими мастерами, есть, в том числе, трудное, может, и не точно переводимое, понятие – «ши». Перевод понятий сложен, особенно не для китаистов, «знающих иероглиф». «Ши» переводится, например, как «рыцарь», «благородный муж», но это не джентльмен и не интеллектуал, но старинное определение безупречности, которое, прежде всего, внутреннее, скрытое, духовно-этическое качество. На него невозможно указать пальцем, бери, мол, пример. Оно, это «ши», в тебе. «Можно сказать, что дыхание духа заключается в «ши». Во всем, что создает художник, необходимо добиться структурной цельности, пронизанной единым дыханием, созвучным принципу всех деталей произведения.