Москва, я люблю его! - стр. 22
Взрослеющие по кадрам дети, с каждым кадром все быстрее и быстрее, пока их непрерывный поток не превратится в черно-белое немое кино.
На первом фото ей три, на втором пять, на третьем у нее две косы с бантами на концах, на четвертом короткая стрижка и большой щенок в руках, на пятом она с родителями на море, на шестом заканчивает школу, на седьмом они сидят с младшей сестрой в моей – теперь моей комнате, держат на руках пухлого смешного ребенка, на восьмом – она студентка, на девятом – обнимает высокую худую девушку в свадебном платье, а десятая уже цветная.
Кудрявая девочка с фото в круглой рамке была старше меня на целую жизнь.
Глава пятая
До седьмого класса Катя росла удобным ребенком. Она не носила из школы «двоек», не прогуливала уроки, не получала замечаний, не водилась с дурными компаниями и не встречалась с мальчиками. До тринадцати лет у родителей не было проблем с тихой и замкнутой Катей.
В летние каникулы после шестого класса все изменилось. Однажды вечером, когда часы уже показывали половину двенадцатого, а мобильник Кати не отвечал, в дверь позвонили. На пороге стояла пьяная лохматая Катя. Высокая, тощая, коротко стриженная. Она широко улыбалась, обнажая неровные ряды белых зубов, хихикала и таращила свои огромные, прозрачно-изумрудные глаза. От нее несло пивом и сигаретами.
Она молча прошла в квартиру, оставив кроссовки в прихожей. Неуверенной походкой, держась обеими руками за стены, прошагала в свою комнату. Руки не помогли – Катя со смехом растянулась между кухней и комнатой. Босые ноги остались в коридоре, все остальное в комнате, где она не успела зажечь свет.
Отсмеявшись, она доползла до дивана и включила настольную лампу. Родители стояли в дверях и смотрели с неприятным удивлением. Больше не было удобного ребенка, хорошей девочки, идеальной школьницы, светлой головы и первых мест на математических олимпиадах. Была обычная, неуверенная в себе, пьяная девочка-подросток. Они думали, что их тихую Катю это не коснется, что ей хватит мозгов не быть как все, но, глядя в наглые и довольные глаза, понимали, что где-то ошиблись, расслабились, недоглядели.
– Что вы пили? – спросила Анна Сергеевна.
– Пиво, – просто ответила Катя.
– Сколько? – включился отец.
– Просто попробовала, – врала Катя. Язык заплетался так, будто она попробовала несколько раз и не только пиво.
– Врешь ведь! Да на тебя смотреть противно…
– Не знаю, не вижу, – смеясь, Катя чуть не падала с дивана.
– С кем хоть пила? С Лошкаревой?
– Да твоя Лошкарева лошадь ломовая! Она ящик выпьет – не захмелеет, а в тебе сорок килограмм, головой думать надо! Да тебе вообще пить нельзя! Чтоб больше такого не было. Пойдем, пускай посидит, подумает.
Дверь закрылась.
Катя не собиралась думать – отключилась.
Проснулась от стыда и жажды. Хотелось пить и мятного мороженого.
Утром она извинилась перед родителями за вчерашнюю пьяную выходку, а вечером все повторилось.
Так продолжалось все лето. Катя быстро научилась оставаться незамеченной. Проскакивала мимо родителей в комнату и открывала форточку, чтобы проветрить.
Первый раз Катя попробовала водку на спор. Подруга Лошкарева вышла на лестничную клетку и рассыпала десяток крышек от водочных бутылок. Десять ступенек, по одной крышке на каждую. Она медленно поднималась наверх и разливала водку. Кате нужно было подниматься за ней и пить водку из крышек. Горько, противно, а под конец совсем уже мерзко. Она залила в себя последнюю порцию и свалилась у стены рядом с засоренным мусоропроводом. Рваные мешки, пакеты от молока и сока, стаканы от йогуртов, картофельные очистки… Мухи ползали по ним, летали, жужжали.