Москва никогда - стр. 14

Старшие потом долго смеялись – выделывались друг перед другом. Мол, нам все нипочем, подумаешь, крысу на гвоздь прицепили!

Хотя на самом деле никому смешно не было…

– А ты все такой же затейник, – заметил Якудза, чтобы не молчать.

Флинт опять не ответил. И это было хуже всего, чувствовать себя пришпиленной мухой, рассматриваемой в лупу группой ботаников, или как там этих гребаных натуралистов называют? Одним словом, гадкое чувство.

– Я даже знаю, как була зовут.

Ноль реакции.

– Морж, ведь так?

С таким же успехом он мог разговаривать с пустотой.

– Ладно, – Якудза принял решение. – Раз знал, что приду, значит, ознакомился с личным делом и в курсе про Хабаровск, Тюмень и все остальное. Как там, интересно хоть написано? Морально устойчив? Фанатично предан боссу? Циничен, жесток, чтит кодекс бусидо? Да, в общем, неважно. Суть в том, что я – не изменился.

Ответом ему было все то же молчание.

Слова остаются пустым звуком до тех пор, пока не подтверждаются действием. В удушающем мраке могильного склепа никого сказками не разжалобишь. В камере пыток не удивишь слезами. И в том, и в другом месте в цене кровь, которой расплачиваются за долги. Да и то – не всегда.

Якудза вытащил нож, краем глаза отметив, как напряглась тварь. Повернулся спиной к публике (не хотел, чтобы видели его лицо). Прислонил ладонь к стене, сделал глубокий вдох, на несколько секунд задержав дыхание, а затем на выдохе отрезал себе левый мизинец[5].

Вновь повернувшись лицом к зрителям, спросил:

– В расчете?

При этом он смотрел только на Флинта. Голос спокоен, а побледневшее лицо, испарина на лбу и хлещущая из раны кровь – так, пустяки, дело житейское.

– В расчете? – повторил Якудза более настойчиво, чтобы точно услышали.

Ответом ему было гробовое молчание. Пришедшие на вечерний сеанс зрители явно не оценили «широкий» жест.

– Ладно…

Когда заходишь так далеко, что вернуться уже невозможно, надо идти до конца. Отвернувшись, несколько секунд смотрел на изуродованную руку, собираясь с силами. Затем приставил лезвие к очередному пальцу и вдавил его до упора.

Колени предательски ослабели, в голове помутилось от боли. Огромным усилием воли ему удалось устоять на ногах. Уже поворачиваясь к присутствующим, Якудза заметил, что отрезанный палец болтается на куске кожи. Борясь с подкатывающей к горлу тошнотой, завершил начатое.

– Теперь? – даже такое короткое слово далось с огромным трудом.

В ушах стоял гул. Разошедшиеся не на шутку колокола били кровавый набат.

Бум… Бум… Бом… Погребальный звон… Динь-динь, дон… Алагон…

Перед глазами мелькали цветные круги.

– В расчете? – с натугой выдавил раненый, понимая, что дошел до черты, за которой уже ничего нет.

Третий палец он резать не будет. Не клоун в цирке. Лучше уж бросится на врага, умерев, как мужчина.

Пауза явно затягивалась. Он даже успел пожалеть о неверном решении, как вдруг Флинт вышел из тени, сделав два шага вперед. За прошедшие четырнадцать лет мальчик превратился в мужчину, изменившись внешне. И только глаза остались такими, как прежде, – черными от ненависти.

«Сам порешит, – понял Якудза. – Этот все делает сам. И друзей и врагов…»

Мысли начали путаться. Прижав кровоточащие обрубки к бедру, он потряс головой, как боксер, пытающийся прийти в себя после нокдауна. Нож до сих пор оставался в руке.