Морской царь - стр. 35
– А я против этого и не возражаю, – отвечал ему на это Рыбья Кровь. – Руби столько детских рук, сколько хочешь. Вот только по моей вере человек, убивший ребенка, жить не должен.
Хорунжий Янар пытался защитить своего десятского:
– А если мы выкупим его? Или можно и ему отрубить правую руку, и это будет справедливо. Мальчишка ведь никто, сам к нам прибился и сам во всем виноват.
– Он не только к нам прибился, но прошел весь путь от Новолипова до Дарполя. А в наших лесных словенских селищах чужих детей не бывает. Любая хозяйка покормит забежавшего к ней в дом чужого ребенка наравне с собственными детьми.
Калчу и та возражала:
– Не слишком равный обмен: хорошего воина на безродного мальчишку.
– Напротив, из мальчишки может получиться большой воевода, а из хорошего воина уже вышел только обычный десятский.
По приказу князя «Белую вдову» вынесли на ипподром-ристалище, где с городского вала могло наблюдать за казнью почти все население Дарполя. До тысячи зрителей прибыло и из ставки.
Сидевший рядом с Дарником на воеводской скамье Корней скептически бурчал:
– Зря столько народу нагнали. Один короткий скрежет – и конец казни. Народ будет сильно разочарован. Надо было хотя бы еще двух-трех смертников подгадать.
Не учел десяти медных труб, специально купленных у хемодцев, что торжественно возвестили о начале казни, и глашатая с громовым голосом, который на трех языках – словенском, ромейском и кутигурском – предъявил обвинение Сенчеку, так что самые нетерпеливые из зрителей и посвистывать стали, требуя прекращения говорильни.
Скрежет железного полотна по деревянным ножнам получился действительно коротким, но Ратай чуть изменил наклон ножен, поэтому голова казненного не просто упала вниз, а даже чуть взлетела вверх, перевернувшись в воздухе два или три раза.
– Теперь дарпольские мальчишки совсем распояшутся, – продолжил свое бурчание Корней.
– Собери их и предупреди, что друзья Сенчека поклялись поквитаться с ними за смерть своего десятского, – невозмутимо распорядился князь.
Если для дарпольцев казнь хазарина стала больше развлечением, чем горестью, то на кутигуров отсечение головы без присутствия палача нагнало поистине мистический страх. Прежде самым страшным наказанием у них считался обычай тюргешей варить живьем своих врагов в больших котлах, теперь же на первое место вышла «Белая вдова».
Зато все мелкие кутигурские дрязги, по обычаю требующие вмешательства кагана, отныне обходили Дарника стороной – так, на всякий случай. Даже случаи со смертоубийством предпочитали скрывать от своего князьтархана.
Чуть позже обнаружилась еще одна польза от этой казни: кутигуры накрепко усвоили, что их детям от дарпольцев ничего не угрожает, и количество учеников в школах ставки и Дарполя сразу резко возросло. Да и сами дарпольские сорванцы сильно присмирели, ходили по городу только группой и перебрались ночевать в гридницы словенских ратников.
В отличие от кутигуров, всегда скрывающих перед чужаками свои мелкие преступления, дарпольцы славились прямо противоположным качеством. Доносительство тут было ни при чем, их просто всегда подводило собственное тщеславие. Любой молодец по прошествии времени обязательно хвастал кому-то о своем «геройстве», что затем расходилось по следующим ушам и языкам. Корнею, блюстителю тайного сыска, оставалось лишь дождаться, когда не меньше десяти человек пересказали сей секрет (чтобы нельзя было установить конкретного доносчика), и преспокойно вести воришку на княжеский суд. На суде, конечно, можно было клятвенно отпереться от своего проступка, но, когда все кругом знают, что ты виноват, прослыть трусливым обманщиком не всякому хочется. Вот и признавались, и получали причитающееся наказание, еще и удивлялись, как это его смогли столь легко разыскать.