Морские повести и рассказы - стр. 20
Пожилая, накрашенная певица пела с низкой эстрады про капли дождя на окне любимой; вокруг певицы плавал табачный дым и запах теплой еды; звякали ножи и гомонили подвыпившие люди.
Вольнов плел из бахромы на скатерти косички. Он знал, что это глупо, но все не мог остановиться.
Им принесли еду. Были свежие огурцы, их следовало есть побольше, потому что в Арктике таких вещей не бывает.
– Глеб, вы совсем заскучали, – сказала Агния. – И не плетите косички. Однажды мне пришлось чуть не до утра расплетать такие же вот штучки, а потом расчесывать их гребенкой.
– Я их сам расплету, – буркнул Вольнов. Он злился на себя за то, что смущался, когда она глядела на него. Он ловил себя на том, что старался казаться грубее и мужчинистее, нежели был на самом деле.
– Так, – сказала она, отворачиваясь к Левину. – Неужели ты не набил физиономию этому Лэнгрею? Они ведь должны были вызвать тебя в Лондон?
– Не его следовало бить, следовало изувечить эту каналью Блеккера, лоцмана, – сказал Левин. – Ты ни черта не поняла. Давайте наконец выпьем.
– Давайте, – сказал Вольнов. Он чувствовал себя лишним и не мог понять, зачем Левин притащил его сюда.
– Давайте, – сказала Агния. – Только немного, Яков! И запомни: никаких вопросов обо мне, ладно? Мне уже не пятнадцать… Как только ты выпьешь, начинаются сложные вопросы. Мне и без них тошно.
Капитаны выпили по большущей рюмке коньяку и сразу повторили. Вольнов насупился еще больше и вдруг спросил:
– Кто из вас любит голубей?
– Голубь – птица мира, и ее надо уважать, – сказал Левин. Он не принял вопроса всерьез. Он закусывал огурцами.
– Я не люблю, – сказала Агния. – Я люблю воробьев. Особенно когда зима, и им холодно, и они делаются пушистыми. И вы тоже не любите голубей.
– Откуда вы знаете?
– Иначе не стали бы спрашивать.
– Они жадные и злые, – сказал Вольнов. – Они все время лупят друг друга по головам и матерятся, как сапожники.
– Вы молодец, Вольнов, – сказала Агния.
– А воробьев мне всегда жалко зимой, – сказал Вольнов.
– Глеб, ты первый мужчина, которому эта женщина не говорит пакостей, – сказал Левин.
Яков и Агния, все больше оживляясь, стали вспоминать каких-то общих знакомых. Вольнов смотрел на ее руку, на руку, которая лежала совсем близко на столе, и ему потихоньку становилось уютно здесь, среди шума чужих голосов и громкой музыки с эстрады.
«У нее длинные пальцы и узкая ладонь, – думал он. – И она умеет крепко жать руку».
Он представил ее в белом переднике и с наколкой официантки… Сколько раз мужчины предлагали проводить ее после закрытия ресторана? Потом он представил ее в синей форме стюардессы на заграничной линии. Узкая юбка, красивые длинные ноги, подносик в руках: «Мадам! Господа! Прошу кофе…» Стандартная улыбка, синяя пилотка кокетливо сдвинута набок… Мужчины отклоняются от оси симметрии своих кресел и смотрят вслед ей. Длинный проход в Ту – и по нему осторожно переступает Агния с подносиком в руках. И опять ее голос: «Мадам! Мсье!..» Она проходит и скрывается в кабине летчиков. Летчикам определенно веселее летать с такими стюардессами.
– Давай чокнемся, – сказал Левин. – И о чем ты думаешь, моряк?
– О свинцовом сурике и олифе, о зимовке и флагманском механике, – соврал Вольнов.
– Ты сегодня какой-то странный, Глеб. Ты много молчишь, – сказал Левин и добавил, обращаясь уже к Агнии: – Он – крепкий паренек и прекрасный моряк. Мы познакомились, когда я раскроил ему борт на швартовке в Петрозаводске.