Морские нищие - стр. 39
Филипп закричал:
– Я вижу, чего стоят подобные уверения в верноподданничестве!..
Между депутатами произошло движение – выступила высокая фигура в светло-оранжевом камзоле.
– Ваше величество, – прозвучал неторопливый голос Оранского, – мы говорим от имени всей страны. Таков наш долг перед нидерландским народом, представителями которого мы здесь являемся.
За Оранским по очереди заговорили другие. Все они стояли на одном: война кончена, и иностранные войска – лишняя и непосильная обуза.
Король встал, задыхаясь от бешенства. Быстрыми шагами он направился к дверям, бросая на ходу:
– Я тоже иностранец!.. Не потребуют ли здесь, чтобы и я, будучи испанцем, отказался от всякой власти в этой дерзкой стране?!
Церемониймейстер растерялся – высокое собрание государственной важности срывалось два дня подряд.
Герольдам снова не пришлось ничего объявлять.
Вопрос о войсках остался открытым.
Но в тиши кабинета, на совещании с епископом Аррасским, Филипп поручил ему составить две бумаги. Одну – для депутатов, полную уклончивых обещаний, и другую – верховному трибуналу в Мехельн, назначенный стать церковной столицей Нидерландов, с приказом немедленно и повсеместно казнить без малейшего снисхождения всех без исключения еретиков, а имущество их конфисковать.
Оба хорошо понимали, что под видом религиозного протеста депутаты выступают против королевской власти и всех установлений папского престола.
Последние дни в Нидерландах были полны сутолоки, прощальных приемов, тайных и явных совещаний, шифрованной переписки и открытых посланий. В потоке дел Филипп не поинтересовался результатом расследования о подложенной в его молитвенник бумаге, и Генрих лишь чудом избежал допроса.
В Мидделбурге, на пути к морю, короля порадовало наконец важное известие: Пий IV, святейший папа, прислал долгожданную буллу, разрешающую установить в Нидерландах новые епархии «духовной стражи».
На Генриха повеяло морской прохладой. Пахло водорослями, рыбой и чем-то неуловимым, новым и манящим, как лежащая перед ним зелено-синяя даль. Гавань Флиссингена была похожа на огромную чашу, полную невиданных по величине цветов – кораблей. Девяносто судов королевского флота, тяжело нагруженных продовольствием и драгоценными товарами богатых Провинций, качались на волнах. Ждали только сигнала, чтобы унестись на порозовевших под утренним солнцем парусах. Среди высоких, уходящих ввысь мачт пестрели, развеваясь, флаги. Золотистой паутиной сплетались в воздухе снасти. Меж расписных бортов с резными фигурами наяд, орлов, драконов, птиц суетились матросы. Четкие ряды длинных весел будто сдерживала одна могучая рука. Неподвижно, как струны гигантской лютни, лежали они на воде. Весь берег был усеян толпами провожающих и глазеющих на невиданное зрелище.
У самой пристани колыхалась, вся позолоченная, галера короля. Шелковый пурпурный навес на палубе трепетал, казалось, от нетерпения. Ветер играл его длинными фестонами. Отряд алебардщиков выстроился у спущенной к волнам лестницы. Другой отряд охранял шлюпку. Она должна была доставить короля на галеру. Лодочники, покорно замерев на своих местах, не сводили глаз с капитана.
Король отдавал последние приказания. Его окружала уезжавшая с ним испанская свита. Нидерландцы почтительно прощались, по очереди преклоняя перед монархом колени.