Морские истории - стр. 37
– Чего это? – Иванов кивнул головой в сторону каюты радиста. – Радист вообще чокнулся что ли?
– Да кто его знает, балбеса? – пожал плечами Серёга. – Молодой ещё, наверное, не понял, куда он попал, – но тут же прервал сам себя: – Ты садись, не обращай внимания. Его музон нам не помешает, – и хмыкнул: – Свой не надо будет врубать. Нам же лучше.
Стол Серёга, и в самом деле, накрыл достойным образом. Тонко нарезанный сервелат, чуть ли не слезящиеся слайды сыра, уложенные в отдельную хрустальную тарелочку. Буженина! Болгарские огурчики и помидорчики. И в завершение этого натюрморта в середине стола стояла фарфоровая тарелка с тонко нарезанным салом, обложенным по краям пластинками лука и дольками чеснока.
В каюте витал аромат этих невероятных деликатесов.
Увидев растерянность Иванова, Серёга похлопал его по плечу:
– Давно хотел так посидеть, а сегодня сам бог велел. День рождения мамани моей.
– Как ты всё это сохранил? – показал Иванов на хрустальные тарелочки и рюмки, усаживаясь в кресло напротив столика с яствами. – Ведь такой штормяга был. У меня так половина посуды переколотилась.
– Уметь надо, – гордо хмыкнул Серёга и, открыв бутылку, нацедил из неё в рюмочки.
– Молодец, – похвалил его Иванов. – А я всё думаю, чего это тебе приспичило бутылку заказать? Теперь врубился. Ну, что? – Он поднял небольшую хрустальную рюмку. – За день рождения! Вот за что всегда можно выпить, так это за наших матерей. Чем больше живу, тем острее понимаю, сколько же горя и забот доставил я своей мамане. А она… Святая женщина. Она, несмотря на всё это, так же беззаветно любит меня. Иной раз так хочется бухнуться к ней в ножки и поблагодарить за всю любовь и теплоту, которой она одарила меня. – Он посмотрел на внимательно слушающего его Серёгу. – Давай выпьем за них, за наших матерей.
– Давай, – сглотнув, глухо проговорил Серёга, и они, слегка прикоснувшись краешками рюмок, чтобы избежать трезвона хрусталя, выпили.
Музыка за переборкой не мешала им разговаривать. Они вспоминали детство, свои проказы, отношение матерей к ним, своим сыновьям, их заботу и становление своё как мужчин.
Неожиданно в коридоре раздались громкие голоса, почти переходящие в крики.
Прислушавшись к ним, Иванов недовольно сделал вывод:
– Кажись, помпа. Что-то он там разбушевался. Чё он там орёт? Чё ему там надо?
– По-моему, он в каюту радиста долбится, – прислушавшись к крикам, решил Серёга. – Дай-ка я посмотрю, может, чего помочь надо?
– Не вздумай, сиди спокойно. Они там, наверное, нажрались и выступают. Видел я их в баре. Да они ещё местную бабу какую-то там обхаживали, – попытался усмирить озабоченного Серёгу Иванов.
Но тот его не послушал, поднялся из-за стола, убрал бутылку в холодильник, а рюмки в шкаф и открыл дверь в коридор.
Из коридора, несмотря на грохот музыки из каюты радиста, неслись вопли помполита:
– Откройте дверь немедленно! Вы что там заперлись? Почему не открываете? Я требую немедленно открыть дверь!
Каждый такой истеричный возглас сопровождался стуком кулаков о дверь.
«Ну всё, – подумалось Иванову, – хана радисту», – и, поднявшись с кресла, он выглянул в коридор вслед за Серёгой.
Помполит стоял перед дверью радиста и долбил в неё кулаками, а за его спиной Иванов увидел хитрую физиономию начальника рации.