Монолог - стр. 2
Обожаю инди-рок и трип-хоп! Под эту музыку приятно мечтать и легче думать о неизбежном.
Если бы сейчас мне дали ее послушать, мне было бы не так больно и страшно.
Откуда идет этот сильный гул? Как будто на меня вот-вот приземлится вертолет и его огромные лопасти раскрошат меня в капусту. Почему вдруг ко мне набежало столько бело-зеленых безликих людей? Они везут меня куда-то, мы почти летим, и только подскоки на неровностях напоминают мне, что под нами – твердый пол, а не воздух.
Везите меня осторожнее, люди, ведь мне так больно, что я могу умереть теперь в любую минуту!
Опять эти желтые лампы над моей головой! Выключите их, прошу вас! Почему вы меня не слышите? Почему вы такие безжалостные? Не перекладывайте меня на холодный стол! Не трогайте, я хочу умереть спокойно! Перестаньте, перестаньте! Скажите им кто-нибудь, чтобы они перестали! Я не могу говорить, я только могу бесконечно шептать одно-единственное слово:
«Больно. Больно. БОЛЬНО!» Зачем эта маска мне на лицо? Всё плывет, очертания людей растворяются, желтые огни мутнеют, и жуткий гул уже затихает вдали. Я снова мчусь на велике по широкой улице, и ветер приподнимает подол моего синего платья, а вслед за мною едет Саша, такой нереально красивый и классный в своей шляпе-котелке. Он свистит мне, я оборачиваюсь и вижу его смеющиеся голубые глаза с тигриными желтыми крапинками. Саша, я не хочу умирать, потому что я хочу остаться здесь, с тобой! Я не умру, потому что я тебя люблю!
День 2
– Просыпайтесь, операция окончена.
Я открываю глаза, но не вижу ничего, кроме густого творожно-желтого тумана, сквозь который едва различимы бледные очертания предметов. Боль еще есть, но она изменилась, стала тупой и тянущей. А ниже пояса – пустота. Ни боли, ни дрожи. Я пытаюсь двинуться, но сил нет, тело превратилось в груду камней и отказывается мне подчиняться, руки лежат как мертвые, ног как будто бы нет вообще. Горло сухое и саднит. У меня осталось только сердце, и оно сжимается от тоски, а из невидящих глаз катятся жгучие слезы.
– Не плачь, все наладится, – говорит мне кто-то голосом моей бабули.
А потом меня снова перевозят на каталке, которая с грохотом подскакивает на неровном полу, и моя спина отзывается ноющей болью на каждый подскок.
– Танюша, я здесь! – неожиданно доносится откуда-то сбоку беспокойный голос моей мамы.
– Мама… – Мой хриплый шепот причиняет мне новую боль, и я замолкаю.
Мама появляется из темноты и бежит рядом. Я не различаю ее лица, вижу только очертания фигуры, но совершенно точно знаю, что это она. Мама…
– Я тебе тут яблочки принесла, – пыхтя на ходу, бормочет мама и шуршит пакетом.
– Женщина, вы с ума сошли, какие яблочки! – осаживают ее строгим голосом. – Вашей дочери до вечера ничего нельзя ни есть, ни пить!
– Виноградик купила, – будто не слыша, продолжает бормотать мама. – Но он кислым оказался, пришлось самой съесть. Обплевалась, пока ела! Виноваты эти, с рынка! Я у них виноград брала, попросила самый спелый, а они мне подсунули килограмм дерьма кислющего! Смотрят в глаза и врут! Никогда больше у них ничего не куплю!
– Мамаша, вы замолчите или нет? – прервал ее чей-то раздраженный голос. – Ей нужен покой, оставьте вы ее со своим виноградиком!
– Что значит – оставьте? – возмутилась мама. – Вы же сами меня сюда вызвали! И пропуск мне выписали аж на десять дней! Я вам собачка, что ли? Свистнули – примчалась, пнули – уходи, так, что ли? Я ей вкусненького принесла, порадовать хотела! Ну и врачи пошли! Не приходишь – плохо, прибежишь – опять не так! Вы ее, что ли, кормить тут будете? Знаю я вашу больничную пищу: похлебка да каша на воде! Моя дочь такое есть не станет! Она у меня вегетарианка, между прочим.